Золотая монета - [7]

Она ничего не ответила, но подумала, что неплохо бы было как раз наесться ей на ночь, вдруг нестерпимо захотелось шоколаду с орешками, который он ей покупал несколько раз в бытность сапожником, захотелось набить рот этим тягучим шоколадом и медленно жевать, ощущая деснами, языком, нёбом тающую сладость, липнущую к зубам. Но она ничего не сказала. А проснувшись вдруг среди ночи, обратила внимание, что спят они, отвернувшись друг от друга.

Утром она напомнила ему, что они давно уже хотели при первой возможности купить малышу кое-что необходимое на первое время – одежду, пеленки, разную мелочь, и может даже – коляску. Он как раз возился с деньгами – пересчитывал уже в который раз, рассматривал на свет купюры, пробовал на зуб золотые, с таким видом, будто иметь дело с золотом ему приходится каждый день, потом, рассовав по пакетам, спрятал в тайнике под полом, придавив половицу тяжелой тумбочкой, и только, закончив, произнес:

– Будь осторожна, когда остаешься одна, не открывай дверь всякой швали, сейчас воров, как собак нерезаных… – помолчал и прибавил. – Конечно ребенку нужно будет купить… разные вещи… Коляску, я думаю, необязательно. Ты посмотри, у кого здесь есть коляска? Сразу заподозрят, еще грабить полезут, всего лишимся… И потом – ты сначала роди, купить недолго, сейчас все магазины полны чем угодно, были бы деньги… А деньги у нас есть, есть денежки! – тихо захихикал он, потирая руки, и она не на шутку перепугалась и ничего не ответила ему.

Постепенно она стала замечать, что и продукты, которые по необходимости покупает он, становятся все более дешевыми, все менее калорийными, а уж лакомствами он ее давно не балует, и когда однажды она попросила его купить еще банку сгущенного молока, он недовольно проворчал:

– Нечего деньги швырять… Обойдемся… Смотри, ты становишься транжирой.

В последнее время, уходя из дому, он забирал с собой все деньги из тайника, наполнял ими старый, где-то добытый портфель, и уходил.

– Не дай бог, грабители еще нагрянут, район этот неспокойный… Может, уже пронюхали, что у нас есть деньги? Вломятся, когда ты одна дома, приставят тебе нож к горлу, ты и покажешь место… Жить всем хочется… Покажешь, а как же?.. И тогда мы останемся с голой задницей, как голодранцы, что живут вокруг нас…

Они давно уже не спали вместе, она стала бояться его, он изменился, и не делала попытки сблизиться ночью, а он как-то пробормотал, что скоро ребенок появится, и лучше им воздержаться, но сам по ночам спал неспокойно, часто поднимался, думая, что она спит, вытаскивал из тайника деньги и в темноте долго рассматривал, перебирал, трогал, гладил. Когда он уходил утром неизвестно куда, часто забыв купить продукты для обеда, но не забыв захватить свой тяжелый портфель, она, закрыв за ним дверь давала волю слезам, долго плакала, глядя на свой округлившийся живот.

Однажды поздно вечером он принес несколько пирожков таких страшных, что при одном только взгляде на них можно было заработать язву желудка.

– Как будто в отцовском доме ты ела лучше, – ершисто, сам себя заводя и злясь на ее покорность и безропотность, заявил он, заметив ее мимолетный, недоумевающий взгляд.

– Я всю жизнь жила с тобой, – напомнила она мягко. – Ты был мне и отцом и мужем.

Только потом, когда фраза ненадолго повисла в воздухе между ними, она сообразила, что сказала о нем в прошедшем времени.

Он уходил рано утром, будто спешил на работу и возвращался поздно вечером, часто ночью, ни на миг не расставаясь с портфелем. Куда он ходил, чем и где питался, оставалось для неё загадкой. Он и сам плохо помнил это, экономя из последних сил деньги, ел всякую дрянь на улицах, и однажды ночью его стошнило, он свесился с кровати и проблевался желчью. Она испугалась, зажгла свет, увидела его желтое, как у мертвеца лицо, хотела бежать, звонить от соседей в «скорую», но он, еле ворочая языком, не позволил, тут же подумав, что врачам «скорой» надо будет заплатить, а лекарства сейчас подорожали. Но к утру успокоился, пришел в себя. И она успокоилась, а утром, умываясь, посмотрела на себя в маленькое дешевое зеркальце с пластмассовым ободком, которое еще было с ней с той поры, когда трехлетней девочкой она убегала от войны с матерью и с соседским мальчиком, своим будущим мужем, и поглядев на холодную, равнодушную поверхность, не узнала себя – морщинки появились на лбу, возле глаз, и две горькие – по краям увядающего рта.

Отдав подушку в полное её распоряжение, он теперь клал под голову свой портфель, и, порой, просыпаясь среди ночи, приподнимал голову и подозрительно смотрел на нее, спящую, прислушивался к ее дыханию – спит ли на самом деле, не притворяется ли? Но она спала, спала тревожно, но тем не менее, не просыпалась вместе с ним, как некогда, когда никакой тревоги не испытывала, потому что рядом был он, когда она ощущала за своей спиной надежную опору, и сон ее был крепок, как у младенца, не озабоченного житейскими проблемами. Теперь он становился чужим ей, она стала бояться его, как раньше боялась остаться одна в этом чужом мире без него.

Чтобы не вызывать подозрений он в обнимку с портфелем остался сидеть до утра в зале ожидания железнодорожного вокзала, притворяясь, будто ждет ночного поезда. Она среди ночи, посмотрев на часы – было три часа – сама не зная, почему, куда, охваченная паникой, решила побежать в полицейский участок, чтобы разыскали его, может, что-то случилось, она привыкла к его поздним в последнее время возвращениям, но так поздно еще никогда он не оставался на улицах… Набросив на плечи старый келагай, она выбежала из дома, забыв надеть обувь, шел дождь, вокруг была непролазная грязь, она тут же у дома поскользнулась в луже, упала и ударилась животом о край соседского забора.