Золотая лихорадка - [145]

– Нет, поп говорит, это она, наверно, ослышалась, ей показалось. Ну, мол, ни че… Ладно, мол. А что уж ладно! На глазу – фонарь!.. А у Ваньки Бердышова дочь образованная и красивая. Я ей послал копиури, чтобы помнила Амур! – сказал Савоська. – Она живет в Петербурге. Наверно, женилась уже…

– А эта Авдотья как живет? – спросил благовещенский коммерсант. – Такой товар, я думаю, долго не залежится.

– А че товар. Уже подъезжали.

– Ну и как?

Все пытливо стихли.

– Один ротмистр, как полетел с крыльца и прямо в сугроб. А другой был купец, тот ее все уговаривал, обещал большие деньги. Она его – в шею! Она работает как мужик. Охотиться умеет, может медведя убить! Лес рубит, дрова заготавливает! Рыбу ловит, парень у нее теперь уже большой, помогает ей. Она все сама умеет. Она как мужик… Баба – мужик!

– Но все же она не мужик, а баба. Что же она одна живет, когда столько мужиков вокруг, а женщин на Амуре не хватает…

– Иди попробуй! – сказал Савоська.

– И пойду! – без охоты отвечал голос.

– А Васькина баба ревнивая, жить здесь не захотела. Увезла отсюда мужа совсем.

– А что Сашка, сын Егоров?

– Он в тот же год заявился домой. Пришел пешком по льду. Холодно было, а он шел. Не виноват – освободили. Он – китаец, скрывает это. А че скрывать. Живет у себя за речкой. Он все бабу хотел свою зарезать, пугал ее, я, мол, тебе шею чики-чики. А в тюрьме насиделся и больше не пугает.

– Ты, поди, все врешь нам, а мы слушаем, – сказал кто-то.

– Что? Я вру? А хочешь, я тебя сейчас погоню на мороз? Иди! Пошел! – рассердился Савоська. Он живо перелез через печку и хватил кого-то за ворот шубы.

– Ты че, в уме? – испугался человек. – Я сплю, а ты меня хватаешь. Ночь еще.

Все захохотали, и сам Савоська затрясся от смеха.

– А то я ружье возьму и всех вас к чертям гоняю – посмейтесь еще, – сказал он, возвращаясь на место.

Чувствуя, что старик напился и на самом деле может наделать неприятностей, все утихли.

– Китаец пришел, замерз, жалко смотреть. Пешком шел! Ух, терпеливый. А другой китаец, как мороз – помрет…

Постепенно все уснули.

Теперь, казалось, Савоська говорил сам с собой. Он лежал и говорил то по-русски, то по-гольдски. Потом умолк. Он думал. Иван приезжал к Дуне, уговаривал ее не раз, но никогда не позволила она переступить ему порога своей избы. «Честная баба!» – думал Савоська. Ему хотелось еще сказать, что его внучка Татьяна закончила гимназию с золотой медалью. Григорий с медалью, и она тоже!

– А у меня ни черта никого не было и нет. Баба была молоденькая, ее убили! – Савоське хотелось еще говорить, но уже все спали, и печка гасла. Тихо стало в зимовье, и тихо было в морозную ночь на улице.

– Илья коней зверить любил, – послышался чей-то голос. Кто-то еще мучился, не спал. – Я один раз еду и что-то такое думаю, вдруг черный ком в снегу и вылетели два дракона. Я едва успел повернуть коня в снег. Илья, как бешеный, мчится на паре, тянет вожжи и сечет коней, и они идут стоймя на задних ногах, как драконы. Он их хлещет, а они вырваться не могут, хотят выпрыгнуть из упряжки, как взлететь. Я посмотрел – вожжи скреплены железом, на них все блестит. Я лег в сугроб, и конь мой чуть не сдох со страха. А он их режет бичом до крови. Сечь любил, любил коней и мучить их тоже любил! Видно, он уж тогда злился на кого-то, а сказать не мог.

– Он добрый был! – сказал Савоська. – Это он шутил или тебе показалось!

– Я потом сказал своему коню: вот, видишь, как у хороших-то хозяев!

– А правда, что у Авдотьи сын от Ивана растет? – спросил голос из угла.

– Однако, неправда.

– А походит.

– А че походит? Ванька сам мордой похож на покойного Илью. Они одинаковы.

– А говорят, она на прииск тот раз не доехала. От кого же тогда парень?

– Нет, она тот год доехала. Это она в первый год на прииске не была. Это Васька – беленький. Тоже у нее хороший парень – Павка. А эти все от Ильи. А люди чешут языки, не знают!

– Каждый что-нибудь придумывает, только бы болтать.

– А Иван, говорят, приезжал к ней и плакал.

– Плакал! – с возмущением сказал немец. Он проснулся и слушал разговор.

– Она его выгнала, говорят.

– Че, тигр не плачет, что ль? – сказал Савоська.

– Говорил, я сирота, – продолжал пожилой ямщик, – мол, у меня никого нет. Я всю жизнь люблю тебя. А почему он потом заболел?

– Это я не знаю! – ответил Савоська.

– Говорят, стреляли его у вас за Илью?

– Но знаю. Может, кто-то стрелил.

– Говорят, Петрован Кузнецов в него пулю всадил.

– Давай спать! – сказал Савоська.

Старый ямщик разговорился, сон его прошел, и он долго еще не мог успокоиться.

– А как Кузнецова вылечили? – спросил немец, решивший, что не надо продолжать неприятный для хозяина разговор.

– Пулю у него вырезали, – ответил Савоська. – Доктор военный приезжал из госпиталя по письму Максимова, вынул пулю. Человек поправился.

– Только правой рукой плохо володает.

– У него было воспаление. Стало гнить плечо, оказалось, пуля не простая, с крестиком.

– Вот же твари!

– Они не хотят, чтобы в тайге заводили грех. Они работники. А доктор спросил бабку, как она лечила. Она стала объяснять, что выгоняла пулю. Доктор долго с ней сидел и все писал, что она говорила. Потом сказал: «Бабка, ты – великий лекарь!» Так сказал! А еще знаешь, чехи сюда приезжали, выбирали места, хотели селиться. Но им тут не понравилось, места много. А немцам понравилось.