Золотая Колыма - [43]

Гавриил был знаменитым охотником на медведей. Ему случалось ходить на зверя с одним широким желобчатым ножом. Подойдя вплотную к медведю, Гавриил дожидался, пока тот станет на дыбы. Тогда он нагибался, бросался под брюхо медведю, распарывал ему ножом живот до кишек и молниеносно проскакивал под задними ногами смертельно раненого зверя. На такую охоту отваживалось всего несколько тунгусов-охотников на всем побережье.

Мурашев осмотрел убитых зверей. Это были довольно крупные колымские бурые медведи с пушисто-серебристой шкурой. Глаза у всех медведей были выковыряны ножом и зашиты красной толстой ниткой. Мурашев укоризненно посмотрел на Гавриила.

— Опять ниткой глаза зашил. Ну что с тобой, чудаком, делать буду? А я, ведь, тебя хотел в колхозную школу отправить.

Гавриил смущенно оправдывался:

— Его нельзя, начальник. Очень много медведь сразу ходил. Целый семейства. Один медведь — тогда можно не зашивать ниткой глаз. А тут целый семейства. Она все сразу смотри — кто убил. Плохо мне будет потом. Медведь много родственник. Он меня потом убивать будет. Нельзя не зашивай глаз, когда, целый семейство…

Мурашев сердито поскреб затылок, потом махнул рукой и расхохотался:

— Экую дичь порет! Целое семейство! Смотреть будут!.. Да ведь они же дохлые, кто тебя смотреть будет — ты ли убил или кто другой?.. — Он обнял Гавриила за талию. — Ну, пойдем в контору. Буду тебе квитанцию писать за медведей. Ты теперь разбогатеешь: новую цену управление прислало. Полагается тебе за каждую шкуру пятьдесят рублей, да за мясо куча денег… А политнеграмотность твою я сам ликвидирую. Самое главное, Гавриил, тебе надо в баню ходить. Соскоблишь с себя грязь и суеверия всякие с грязью смоешь. А на сегодняшний день это главное.

Вечером Гавриил позвал Мурашева на большой «чахобах» по случаю удачной охоты. В юрте Гавриила сидели почетные старики и друзья. На камельке грелся огромный чайник, в который сразу заварили полкирпича чаю. На столе в глиняной чашке стояла вареная медвежья голова с зашитыми красной ниткой глазами. Прежде чем резать голову на части, старики привстали, окружили голову цепью и трижды прокричали:

— Это не мы убили тебя! Это не мы убили тебя!..

Мурашев сердито плюнул и выступил с речью.

— Вот на-днях баня будет готова, товарищи. И тогда пойдете вы все в баню и смоете с себя грязь, а вместе с грязью и всякие дикие суеверия и шаманский обман, которые разъедают вашу жизнь на сегодняшний день.

Тунгусы слушали Мурашева и покачивали головами. Странный этот русский начальник. Правда, жаловаться на него нельзя: хороший человек. Ходит в гости к тунгусам и ничего себе не берет, а наоборот, сам подарки приносит. Никогда не кричит, за рыбу и шкуры платит хорошие цены. Шутка ли, за одну белку можно купить килограмм сахару! За лисицу двадцать фунтов чаю дают! Хорошо живут тунгусы. Вот только новости эти старикам непонятны: слыханное ли дело, щеткой в рот лезть?.. А тут еще про какую-то баню начальник все время говорит. Кто же это горячей водой моется, и зачем это нужно?

Старики пили чай и помалкивали.

А через два дня после «чахобаха» у Гавриила баню закончили. Весь этот день Мурашев был в небывалом возбуждении. Он не вылезал из бани — проверил краны, расставил шайки на полках, принес из склада заготовленные еще осенью веники из нескольких березок, найденных в десятке километров от Сиглана. Вечером Мурашев созвал общее собрание колхозников и единоличников и произнес горячую речь. Потом отобрал несколько лучших ударников, выдал каждому по свежему березовому венику и скомандовал:

— За мной, товарищи ударники!.. Ух, и попаримся же!

Тунгусы жались друг к другу и нерешительно смотрели на Мурашева. Но любопытство превозмогло, и ударники, награжденные честью первого мытья, пошли за Мурашевым. Они столпились в предбаннике, но никто из них не хотел раздеваться. Мурашев бросался от одного к другому, убеждал, агитировал, но они не двигались с места. Рассердившись, Мурашев быстро разделся и пошел в баню. За ним направился комсорг Тарасов. Мурашев поддал пару, залез на полок и с наслаждением вытянулся. Комсорг распарил веник и энергично начал хлестать Мурашева по спине и ляжкам. Парторг кряхтел и стонал от удовольствия.

Тунгусы с удивлением и некоторым страхом смотрели на непонятные манипуляции начальника. Мурашев между тем окатился водой и начал парить комсорга. Закончив мытье, они оба, довольные и распаренные, уселись на лавке и снова начали убеждать тунгусов. Тогда Гавриил Павшин неожиданно сел на лавку и быстро начал стаскивать с себя торбаза и меховые штаны.

Мурашев и комсорг положили его на нижнюю полку, осторожно постегали веником, потом долго мыли мочалкой и мылом, смывая потоки темнокоричневой грязи. Гавриил с удивлением смотрел на свое чистое, белое тело, словно никогда невиданное им раньше, и молча позволял проделывать с собой все, что хотел Мурашев. За ним разделись еще несколько тунгусов. Они осторожно поливали себя водой и нерешительно водили ладонями по телу. Под конец Мурашев, уставший от работы, сел на лавке и с удовольствием посмотрел на чистеньких туземцев, потряхивающих мокрыми длинными волосами. Но вдруг он подскочил.