Золотая коллекция классического детектива - [324]

– А я готова благословлять ваше имя, сударь, – продолжала она. – Кто знает, осмелилась бы я пойти к другому следователю, обратиться с просьбой к незнакомому человеку! Да и потом, что подумал бы этот человек, не зная меня? А вы так великодушны, вы успокоите меня, вы расскажете, по какому ужасному недоразумению Альбер был арестован, словно разбойник, и брошен в тюрьму.

– Увы! – тихо вздохнул следователь.

Клер едва расслышала этот вздох и не поняла его ужасного смысла.

– С вами я не боюсь, – продолжала она. – Вы сами сказали, что вы мой друг. Вы не отвергнете моей просьбы. Поскорее верните ему свободу. Я не знаю толком, в чем его обвиняют, но клянусь вам, он невиновен.

Клер говорила убежденно, не представляя, что может помешать исполнению ее просьбы, такой простой и естественной. Ей казалось, что ее заверений вполне достаточно. Г-н Дабюрон исправит все одним словом. Но следователь молчал. Он был восхищен этим святым неведением, наивным и простодушным доверием, не допускающим сомнений. Правда, поначалу она невольно причинила ему боль, но он уже не помнил об этом. Он и в самом деле был честнейший, порядочнейший человек; недаром же он трепетал, собираясь открыть ей жестокую правду. Он не решался произнести слова, которые, подобно смерчу, разрушат хрупкое счастье девушки. Его унизили, им пренебрегли, теперь он мог поквитаться за все, однако в нем не было и тени постыдной, но такой объяснимой радости.

– А если бы я сказал вам, мадемуазель, – начал он, – что не уверен в невиновности господина Альбера?

Она привстала и, словно отвергая его слова, простерла руки. Он продолжал:

– Если бы сказал, что он виновен?

– Нет, сударь, – перебила Клер, – вы так не думаете!

– Я так думаю, мадемуазель, – возразил он печальным голосом, – и добавлю, что у меня есть уверенность на этот счет.

Клер смотрела на следователя в глубоком изумлении. Как он может? Не ослышалась ли она? Правильно ли поняла? Она не верила своим ушам. Неужели он говорит всерьез? Или это жестокая и недостойная шутка? В растерянности она задавала себе вопрос, потому что, с ее точки зрения, то, что он сказал, было невозможно, немыслимо.

Не смея поднять глаз, г-н Дабюрон продолжал, и голос его дрожал от нескрываемой жалости:

– Поверьте, мадемуазель, я искренне сострадаю вам, и все же, к прискорбию своему, я вынужден сказать вам горькую правду, а вы имейте мужество ее выслушать. Лучше, если вы услышите ее из уст друга. Поэтому соберитесь с силами, укрепите ваше благородное сердце, дабы оно вынесло неслыханное несчастье. Нет, здесь нет никакого недоразумения, правосудие не заблуждается. Господин виконт де Коммарен обвиняется в убийстве, и все, слышите, все подтверждает его вину.

Подобно врачу, по капле отмеряющему опасное снадобье, г-н Дабюрон произнес последние слова медленно, с паузами. Он зорко следил за собеседницей, готовый замолчать, если впечатление окажется слишком сильным. Он не подозревал, что эта девушка с ее чрезмерной робостью, с чуть ли не болезненной чувствительностью способна твердо выслушать подобное известие. Он ждал взрыва отчаяния, слез, душераздирающих стонов. Могло дойти и до обморока – он приготовился кликнуть верную мадемуазель Шмидт. Но он ошибся. Исполненная силы и мужества, Клер вскочила, словно подброшенная пружиной. Краска негодования залила ее лицо, слезы мгновенно высохли.

– Неправда! – воскликнула она. – Тот, кто это сказал, лжет. Альбер не может, понимаете, не может быть убийцей. Будь он сейчас здесь и скажи мне сам: «Это правда», – я и то не поверила бы, я закричала бы: «Это ложь!»

– Он еще не сознался, – продолжал следователь, – но он сознается. А если даже нет, у нас более чем достаточно улик, чтобы его осудить. Обвинения, выдвинутые против него, невозможно опровергнуть, они очевидны!

– Ну что ж, – перебила мадемуазель д’Арланж, вкладывая в свои слова всю душу, – а я повторяю вам: правосудие заблуждается. Да-да, – продолжала она, заметив протестующее движение следователя, – он невиновен. Я твердила бы это, не испытывая сомнений, даже если бы все на свете обвиняли его вместе с вами. Разве вы не видите, что я знаю его лучше, чем сам он себя знает, и вера моя в него безраздельна, как вера в Бога. Я скорее заподозрю себя, чем его.

Следователь робко пытался возразить, но Клер не дала ему и слова сказать.

– Я вижу, сударь, для того, чтобы вас убедить, придется мне забыть, что я девушка и беседую с мужчиной, а не с матерью. Ради Альбера я пойду и на это. Вот уже четыре года, сударь, как мы любим друг друга. С тех пор я не скрываю от него ни одной своей мысли, а он не таит от меня своих. Вот уже четыре года у нас нет друг от друга тайн, он живет для меня, я для него. Я одна могу сказать, насколько он достоин любви. Я одна знаю, какое величие души, какое благородство мыслей, какие возвышенные чувства даны тому, кого вы с такой легкостью объявили убийцей. Все вокруг завидовали ему, и лишь я знала, что он страдает. Так же, как я, он одинок на свете; отец никогда не любил его. Мы пережили немало печальных дней, ища опоры друг в друге. Неужели теперь, когда наши испытания близятся к концу, он вдруг совершит преступление? С какой стати, скажите на милость?