Золотая коллекция классического детектива - [313]

В кресле у постели больной сидел доктор Эрве и, казалось, внимательно следил за приготовлениями сестры. Завидев вошедшего Ноэля, он стремительно вскочил и, тряся ему руку, воскликнул:

– Ну, наконец-то!

– Знаешь, задержали во Дворце правосудия, – сообщил адвокат, словно чувствуя себя обязанным объяснить свое отсутствие. – Можешь представить, я там сидел как на угольях.

Он наклонился к доктору и тревожным голосом тихо спросил:

– Ну, как она?

– Еще хуже, – огорченно опустив голову, сказал доктор. – Приступы следуют один за другим почти без промежутков.

Вдруг адвокат схватил его руку и крепко сжал. Г-жа Жерди чуть пошевельнулась и слабо застонала.

– Она услышала тебя, – шепнул Ноэль.

– Если бы… – отвечал врач. – Я был бы безмерно счастлив. Но ты ошибаешься. Впрочем, взгляни сам.

Он приблизился к г-же Жерди и, нащупав пульс, стал его считать. После этого кончиком пальца поднял ей веко.

Глаз был тусклый, безжизненный, погасший.

– Подойди, убедись. Возьми ее за руку, скажи что-нибудь.

Ноэль, весь дрожа, подошел к кровати, наклонился, так что почти коснулся губами уха больной, и пробормотал:

– Матушка, это я, Ноэль, твой Ноэль. Скажи мне хоть слово, сделай знак, что ты меня слышишь.

Но она не шелохнулась, не подала знака, даже лицо у нее не дрогнуло.

– Ну, видишь? Я же говорил, – заметил врач.

– Бедная, – вздохнул Ноэль. – Она страдает?

– Сейчас нет.

К постели подошла монашка и сообщила:

– Господин доктор, все готово.

– Кликните служанку, сестра, пусть она поможет: мы поставим больной горчичники.

Пришла служанка. Когда обе женщины поднимали г-жу Жерди, казалось, будто они обряжают покойницу. Ее неподвижность была сродни неподвижности трупа. Видно было, что бедная страдалица болела уже давно: она до такой степени исхудала, что на нее было страшно смотреть. Сестра и та была тронута, хотя и привыкла к виду чужих немощей. Сколько больных испустили последний вздох у нее на руках за те пятнадцать лет, что она провела у изголовья чужих постелей!

Ноэль в это время стоял у окна, прижавшись пылающим лбом к стеклу. О чем думал он в двух шагах от умирающей, от той, что дала ему столько доказательств материнской любви и чистосердечной преданности? Жалел ли он ее? Или, может быть, мечтал о великолепной, роскошной жизни, которая ждет его на другом берегу, в Сен-Жерменском предместье? Он резко повернулся, услышав слова доктора:

– Ну вот и все. Подождем действия горчичников. Если она почувствует их, это хороший признак. Ну, а если они не помогут, попробуем банки.

– А если и банки не помогут?

Врач ответил пожатием плеч, что должно было обозначать полную беспомощность.

– Ясно, Эрве, – пробормотал Ноэль. – Ты же сказал мне: она безнадежна.

– С точки зрения науки, да. Но знаешь, с год назад тесть одного моего приятеля выкарабкался, а случай был сходный. Да нет, что я говорю, – у него было гораздо хуже, началось уже гноеотделение.

– Главное, мне больно, что она все время без сознания, – вздохнул Ноэль. – Неужели она так и умрет, не очнувшись? Не узнает меня, не промолвит ни слова?

– Ничего не могу ответить. Эта болезнь, старина, создана, чтобы опровергать все предсказания. В любой момент симптомы могут измениться, смотря какую часть мозга затронет воспаление. Сейчас у нее период утраты сознания, утраты всех умственных способностей, забытья, паралича, но вполне возможно, что завтра начнутся конвульсии, сопровождаемые невероятным возбуждением всех функций мозга, безумным бредом.

– И тогда она заговорит?

– Несомненно, но это не изменит ни природы, ни тяжести болезни.

– А… рассудок она обретет?

– Возможно, – отвечал доктор, пристально глядя на друга. – Но почему ты об этом спрашиваешь?

– Ах, дорогой Эрве, мне так необходимо услышать от госпожи Жерди одно слово, всего одно слово!

– А, это из-за твоего дела, да? Знаешь, тут я ничего не могу тебе сказать, ничего не обещаю. У тебя столько же шансов за, сколько и против. Лучше всего никуда не уходи. Если рассудок и вернется к ней, это будет всего лишь проблеск, так что попытайся воспользоваться им. Ну, а я лечу дальше. Мне нужно сделать еще три визита.

Ноэль проводил друга и уже на площадке спросил:

– Сегодня еще заглянешь?

– В девять вечера. Раньше мне делать нечего. Все зависит от сиделки. По счастью, я выбрал тебе настоящее сокровище. Я ее знаю.

– Так это ты прислал эту монашку?

– Да, не спросив тебя. Ты недоволен?

– Да нет, что ты. Хотя, признаюсь…

– Как! Ты еще капризничаешь? Неужели политические взгляды запрещают тебе доверить уход за твоей матерью, извини, госпожой Жерди, сестре милосердия, монашке?

– Видишь ли, Эрве…

– Ясно, ясно. Сейчас я услышу от тебя извечную песню: они коварны, они втируши, они опасны – я уже столько раз это слышал. Да, если бы дело касалось старого дядюшки, собирающегося оставить мне наследство, я поостерегся бы приводить их к нему. Порой этих монашек обвиняют в довольно странных поступках. Но тебе-то чего ее бояться? Оставь эту болтовню глупцам. Если не иметь в виду наследства, монашки – лучшие в мире сиделки, и я желаю тебе, чтобы у твоего смертного ложа сидела одна из них. А на сем привет, я тороплюсь.

Ничуть не заботясь о солидности, доктор ринулся вниз по лестнице, а Ноэль в задумчивости, с лицом, на котором читалось беспокойство, возвратился в квартиру. На пороге спальни г-жи Жерди его поджидала монашка.