Золотая чаша - [7]

Внезапно тишина показалась ей нереальной. Ведь было еще рано, на улицах должно бы быть больше жизни. И она подумала о других улицах, на которых ее ученики – обитатели многоквартирных домов вели борьбу за существование среди грязи и нищеты, в каких не положено жить человеческому существу. Но в то же время их жизнь представлялась ей более насыщенной, чем ее собственная. Ну, не абсурдная ли мысль?

Она знала, что ее считают слишком впечатлительной. Ребенком ее до слез расстраивало мяуканье голодной кошки в подъезде или вид лошадей, тянущих экипаж вверх по обледенелой дороге, которых кучер нещадно хлестал кнутом. «Бедные животные, бедные животные!» – восклицала она, заливаясь слезами.

Излишне эмоциональна, говорили окружающие. Она никогда не была любимицей матери и знала об этом, ведь никакие подарки, улыбки и поцелуи не могут скрыть от ребенка правду такого рода.

О, ее мать могла быть такой веселой с Альфи. Альфи был «личностью», а, вернее, в нем уживалось много личностей и, в зависимости от обстоятельств, он являл миру одну из них. Миссис Хьюз, жена папиного партнера, женщина, по мнению Хенни, добрая, но глупая, называла Альфи «молодым джентльменом», что в ее устах было величайшей похвалой. Она бы быстро изменила свое мнение, если бы увидела, как Альфи изображает ее, засунув под пальто две подушки – одну спереди, другую сзади – и хохочет при этом как сумасшедший.

И мама была так откровенна с Флоренс. Но Флоренс умела с таким вкусом завязать голубой пояс на старом белом летнем платье, умела превратить себя в красотку, какой на самом деле не была. Когда ей было восемнадцать, как сейчас Хенни, приглашения в красивых конвертах из плотной бумаги пачками лежали на столе в холле. Флоренс была такой девушкой, каких не забывают – ее помнили те, кто вместе с ней посещал воскресную школу в синагоге, и те, с кем она познакомилась во время недельного отдыха на побережье. Уолтер Вернер сделал ей предложение через два месяца после их первой встречи и женился на ней в день ее девятнадцатилетия.

Итак, Хенни оставалась в тени, затертая собственными братом и сестрой. Будь она полностью пассивной, она бы легко могла вообще утратить всякую индивидуальность, погибнуть как неповторимая человеческая личность; так гибнет, перевернувшись, в волнах, поднятых большими судами, маленькая лодочка. Впрочем, в том не было их вины. Просто они были людьми решительными, а она – нет.

«Тебе только кажется так, – сказала как-то ее подруга Ольга. – Ты же никогда не пыталась проверить это на практике».

Это была странная дружба, а может, не такая и странная, Хенни хотела стать нужной кому-то, а Ольга чувствовала себя польщенной тем, что ее учительница выделила ее среди остальных. Они встретились на улице однажды летним вечером после занятий, было еще рано и совсем светло, и Хенни под влиянием внезапного импульса предложила девушке выпить вместе по чашке кофе. Ольга возбуждала ее любопытство. Замужем за таким же простым рабочим, как и она сама, вынужденная вести тусклую, полную лишений жизнь, она сохранила живое воображение и жажду знаний. Хенни давала ей книги для чтения, она «проглатывала» их и приходила за новыми.

От обсуждения творчества Толстого и Диккенса они перешли к личным проблемам. Ольга поведала Хенни об унизительном, жестоком преследовании, которому она подвергалась в России, о бегстве оттуда, о долгом трудном пути в Америку и о борьбе за существование в Нью-Йорке. А Хенни в свою очередь рассказала Ольге о своей семье, и та чутьем, скорее по тому, о чем Хенни умолчала, чем по ее словам, угадала, как чувствует себя подруга в семейном кругу. Воображение, позволявшее ей мысленно переноситься в диккенсовскую Англию, позволило ей также представить, какой была жизнь Хенни в родительском доме.

Она никогда не переступала порог этого дома. Обе девушки прекрасно понимали, хотя ни разу не выразили это словами, что подобный визит был бы неуместен. Их дружба расцветала на нейтральной территории, вдали от многоквартирных домов, для озлобленных обитателей которых Хенни была любопытствующим чужаком, и вдали от вежливого, но дотошного интереса Анжелики.

Сон не шел к Хенни. Она внезапно почувствовала прилив энергии, требующей выхода. Случайно пришедшие ей в голову мысли о подруге заставили ее задуматься о собственных эмоциях, возможно, в силу естественной ассоциации убогой улицы, на которой жила Ольга, с улицей, на которой сегодня произошло чудо. Никогда прежде не бывала она так поражена, так очарована. Ей хотелось снова испытать нечто подобное.

Среди серых теней, наполнивших комнату, возник вдруг его образ, неопределенный, как незаконченный набросок. И все же она была уверена, что узнает его: живые глаза, непокорная прядь темных вьющихся волос. Нелепая фантазия! Какое отношение он может иметь к ее жизни. Она просто романтическая дурочка, даже в глубине души ей стыдно за себя.

И все же… в мире столько всего случается. Встречи, расставания, любовь… жизнь. Почему не с ней?

Потому что… это нелепая фантазия… вот почему.

Спустя какое-то время она снова его увидела. Он вышел из кабинета дяди Дэвида и сбежал вниз по ступеням, отбрасывая на ходу со лба прядь длинных волос, которая никак не хотела лежать так, как ее зачесали. На нем были те же самые зеленые вельветовые брюки, и это почему-то необычайно растрогало Хенни: это было так по-мужски – носить брюки такого безобразного цвета. Она смотрела, как он широким шагом идет по многолюдной улице, с каждой минутой удаляясь от нее, Хенни.