Золотая чаша - [3]

– Дым сжигает легкие. Два-три вздоха опасны для жизни.

– Тот, кто там остался, наверное, уже мертв.

– Расступитесь! Дайте пройти, черт побери.

Это принесли сетку. С десяток мужчин вышли из толпы и натянули ее под окном.

– Остальные отойдите в сторону, черт возьми. Все ждали.

Вот он появился в окне, держа кого-то на руках; судя по болтающейся юбке, это была женщина. Значит, никакого ребенка в доме не было; а может, это девочка-подросток? Он выпустил тело из рук и пронзительный крик разорвал тишину. Тело благополучно опустилось в сетку, его подбросило вверх, затем оно снова упало в сетку, и вот уже спасенную опустили на землю. Все радостно вскрикнули.

Затем прыгнул молодой человек, прижав руки к бокам, ногами вперед; так в летний день ребятишки ныряют «солдатиком» в Ист-ривер. Последовал новый возглас радости и облегчения; смеясь и хлопая в ладоши, собравшиеся бросились к герою.

Да он же спас старуху, было первой мыслью девушки. Не беспомощного плачущего в колыбели младенца, а уродливую, с торчащими на подбородке и верхней губе волосами, противно подвывавшую старуху, которой и жить-то осталось всего ничего. Стоило ли рисковать жизнью ради этой старухи? Но в священном писании сказано, тут же подумала она, ибо была серьезной верующей девушкой, что тот, кто спасет жизнь одного человека, спасет целый мир. И все же, если бы это был ребенок… Но все равно, он сделал это.

Молодого человека окружили со всех сторон. Он стоял, тяжело дыша и отдуваясь, зажатый в узком пространстве между табачной лавкой и парикмахерской. Возбужденные люди напирали друг на друга, стремясь прикоснуться к нему, получше его разглядеть. Репортеры тоже подоспели – со своими записными книжками, карандашами и тысячей вопросов: как его зовут, где он живет, почему он сделал это.

– Имя мое значения не имеет. А что до того, почему я это сделал… ну, кто-то же должен был. По-моему, это причина не хуже любой другой.

Предельно уставший, он держался все же абсолютно прямо. Девушка была очарована. Принц в золоченой карете не смог бы очаровать ее больше. Стоя в стороне от толпы, она смотрела между голов и видела живые глаза, высокие скулы, вьющиеся, густые, как грива, волосы, которые он то и дело откидывал со лба.

Рубашка у него была разорвана, руки кровоточили. Ему наверняка хочется остаться одному, думала девушка. Я бы не стала к нему приставать. Идите домой, отдохните, сказала бы я. Вы самый замечательный человек… идите домой и отдохните, мой дорогой.

– Ну, сынок, а что ты думаешь об этом храбром юноше? – спросил Пола какой-то старик, когда они уже собрались уходить.

– Я тоже мог бы так сделать, – серьезно ответил Пол.

– Вот молодец! Вот это ответ. Да, твоя мама сможет гордиться тобой, когда ты вырастешь. Сколько тебе лет?

– Четыре.

Они перешли улицу, и Пол прошептал:

– Он подумал, что ты моя мама, тетя Хенни.

– Я знаю.

На прогулках Пола часто принимали за ее сына. Ей хотелось, чтобы это было так на самом деле. Их связывало что-то, не имеющее отношения к возрасту, и она была уверена, что и через много лет их взаимная привязанность сохранится. Она ни с кем не делилась этими мыслями, зная, что другие только посмеются над ней, но ее уверенность от этого не уменьшалась.

Но кто же она, эта девушка, возвращающаяся с прогулки в послеполуденный час? По выражению глаз можно предположить, что она одинока и склонна к мечтательности. Глаза у нее цвета поздней осени, удлиненного разреза. Они – самое удивительное в ее круглом, симпатичном, но ничем больше не примечательном лице. Вьющиеся волосы, выбившиеся из-под шляпки с пером, того же цвета, что и глаза. Ей восемнадцать, но выглядит она старше.

Это потому, что ты ширококостная. Не могу понять, в кого ты такая. Ни в моей семье, ни в семье твоего отца, насколько мне известно, не было никого с такой конституцией.

Девушку зовут Генриетта де Ривера. Ее семья живет в добротном многоквартирном доме, расположенном к востоку от Вашингтон-сквер, с его роскошными частными особняками, украшенными колоннами и обнесенными блестящими, словно отполированными оградами. Квартал этот считается вполне респектабельным, хотя и не дотягивает до разряда фешенебельного.

Три дня в неделю она на добровольных началах работает в благотворительном центре. Преподает английский иммигрантам, а заодно пытается привить им кое-какие правила гигиены, не обращая при этом внимания на их одежду, часто заскорузлую от грязи, ибо прекрасно понимает, как трудно им найти время и место для соблюдения этих самых правил. То, чем она занимается, называется «ассимиляцией иммигрантов».

Не все иммигранты хотят ассимилироваться и перенимать обычаи и привычки де Ривера и им подобных, зато де Ривера и им подобные добиваются именно этого, поскольку иммигранты в своем, так сказать, первозданном виде мешают нормальному течению их жизни. Все это не является для Хенни секретом, но она с этим не согласна. Она вовсе не ощущает своего превосходства; напротив, она чувствует глубокое внутреннее родство с теми, кого обучает. Ее самая близкая подруга, – а у Хенни не много подруг, – не принадлежит к тому окружению, в котором Хенни выросла; она ученица в ее английском классе, иммигрантка, работающая на фабрике, на пять лет старше Хенни.