Золотая чаша - [28]

Как-то Хенни попросили сходить утром в бакалею. И произошла странная вещь: она забыла, за чем ее послали. Она стояла среди мешков с кофе и овсяной мукой, пытаясь вспомнить и испытывая легкое головокружение. Час был ранний и народу в магазине не было. Мистер Поттер не торопил ее, но тем не менее она была ужасно смущена.

– Ну, что же это могло быть? – спросил он.

Его красные руки, лежавшие на прилавке, напоминали сырое мясо; тошнотворная мысль. Он был похож на гнома. «Вот бы все ему рассказать», – подумала Хенни. «Должно быть, я схожу с ума», – было ее следующей мыслью.

– Что же это могло быть? – повторил он. – Давайте подумаем вместе. Сахар? Хлеб?

Сахар! Она сразу все вспомнила: «Пакет орехов для воскресного торта и масло».

Масло уже начало подтаивать. По бокам глиняного горшка сползали сальные желтые капли. Скользкое жирное масло. Рот у нее наполнился слюной. Она даже закрыла глаза, чтобы не видеть масла. Скорее, скорее! Она чувствовала, что ее вот-вот вырвет.

На улице ее взгляд упал на собственное отражение в витрине магазина мистера Поттера. Она была похожа на зобастого голубя. Ну, конечно. Она слишком туго зашнуровала корсет, от этого и почувствовала себя плохо, от этого вспотела так, словно на дворе стоял август.

Остановившись на краю тротуара, она раздумывала, идти ли с покупками домой или выяснить раз и навсегда…

Она пошла в противоположную от дома сторону. На улице, где жил дядя Дэвид, выстроились в два ряда тележки, на которых были навалены подтяжки, шапки, фартуки, картофель. Коляска без лошади, зрелище довольно необычное для этой бедной улицы, с грохотом остановилась, когда с задней оси соскочила цепь. Уличные торговцы принялись ругаться, испуганная лошадь рванулась с места, потянув за собой фургон, а пара мальчишек, которым по правилам следовало бы сидеть в школе на уроке, издевательски закричали невезучему владельцу нового средства передвижения: – Заводи лошадь! Заводи лошадь!

Суматоха, продолжавшаяся не более минуты, отчетливо запечатлелась у нее в памяти. «Я надолго запомню эту сцену», – подумала она с каким-то непонятным удивлением, хотя все это – испуганная лошадь, луч света, блеснувший на болтающейся цепи не имеет ко мне ни малейшего отношения.

Дверь у дяди Дэвида была открыта, но в приемной никого не было. Она села и стала ждать. Взяла со стола «Иллюстрейтид ньюспейпер» Фрэнка Лесли, но читать не смогла. Не двигаясь, словно замороженная, сидела она, дожидаясь, когда на лестнице раздадутся шаги дяди Дэвида, и страшась этого.

– Для врача, – сказал дядя Дэвид, – тело – это только машина. Как экипаж без лошади для механика. И ничего больше.

Она не могла поднять на него глаз и разглядывала свои ногти: розовые, аккуратно подстриженные, блестящие как раковины.

– По тому, что ты мне сказала, – продолжал он мягко, – мне уже ясно, в чем дело. Но все равно я должен осмотреть тебя.

Какой стыд, жгучий, невыносимый стыд. Как только у людей хватает смелости пройти через это.

– Ложись и накройся простыней. Я выйду. Будешь готова, позови меня.

Она лежала совершенно неподвижно. Корсет, рубашка, нижние юбки были сложены на стуле и в том, что они лежали на виду в чужой комнате было что-то неприличное. Она закрыла глаза, чтобы не видеть ни своих вещей, ни потолка, ничего. Затем позвала дядю Дэвида.

Простыня была поднята, прохладный воздух остудил ее тело, она почувствовала прикосновение холодного металла. Руки у нее были сжаты в кулаки. Я не здесь. Это не я.

Простыню опустили.

– Одевайся, – услышала она голос дяди Дэвида. – Потом поговорим.

Голос был сухим, лишенным всяких эмоций, и она поняла, что он подавляет гнев. Значит, это правда.

И тут ею овладел страх. Панический страх, такой же сильный, как если бы она стояла в бурю на краю обрыва или лежала ночью одна в огромном доме и слышала, как кто-то поднимается по лестнице. Она заставила себя встать, одеться, завязать шнурки на ботинках. Слезы текли у нее по щекам, она беззвучно рыдала.

Вернувшись, дядя Дэвид мягко, без всякого намека на гнев, сказал:

– Не плачь, Хенни.

Но слезы все равно продолжали течь у нее по щекам.

Старик отвернулся. На подоконнике жалкие серенькие воробышки, бедняки Дэна, чирикая, чистили перышки. Старик смотрел на них, барабаня по столу карандашом. Спустя минуту он снова заговорил:

– Ты мне расскажешь об этом, Хенни?

Она открыла рот, но изо рта не вылетело ни звука. Наконец, ей с трудом удалось прошептать:

– Я не могу.

– Ну, ладно. Рассказывать, собственно, и нечего. Это случилось, и все. По крайней мере, вы любите друг друга, а это главное.

Что ж, он, как всегда, подходил к вопросу с практической точки зрения. Что случилось, то случилось. Теперь надо подумать о том, что делать дальше. Этот его подход, отсутствие каких бы то ни было упреков и то, что он сумел подавить свою ярость, могли бы стать для нее утешением и опорой, источником надежды, если бы не слова «по крайней мере, вы любите друг друга».

Слезы прекратились. В отчаянии пытаясь собраться с мыслями, она переводила глаза с предмета на предмет: книги, лекарства на полках.

– А нет ли какого-нибудь средства? Губами дядя Дэвид изобразил улыбку.