До сих пор Хенни только догадывалась, в каких условиях живут ученики ее класса, теперь она знала это.
– Плата за эти вонючие дыры составляет двенадцать долларов в месяц, – рассказал ей Дэн. – Конечно, они берут жильца, который платит шестьдесят пять центов в неделю, но на хлеб уходит по меньшей мере пятнадцать центов в день, молоко стоит четыре центра за кварту, фунт мяса – двенадцать центов. Не удивительно, что они питаются в основном разными солениями, это дешево и создает ощущение сытости.
Во время своих прогулок они побывали на каждой убогой улочке этого квартала. Обострившийся взгляд Хенни подмечал детали, которые раньше ускользали от ее внимания. Слушая Дэна, она чувствовала, как в душе у нее поднимаются гнев и возмущение. Странно, что раньше, когда о том же самом говорил дядя Дэвид, она оставалась относительно спокойной.
– Это как у Золя, – заметила она однажды.
– Ты читала Золя? Рискованное чтение для девушки твоих лет, – он говорил с восхищением.
В какой-то день они прошли по Ботл-стрит и вышли на Малбери-стрит. То тут, то там были протянуты бельевые веревки, и ветер трепал висевшее на них белье, больше похожее на лохмотья. Уличный торговец продавал поношенное пальто всего за пятьдесят центов; На деревянной доске, положенной на два мусорных бачка, выставленная на продажу рыба тухла на солнце, теплые лучи которого напоминали о приближении лета. Здесь не играли шарманщики, здесь они не заработали бы и пенни.
– Посмотри, – Дэн показал на мальчика с книгой, устроившегося на ступеньках перед домом. – Дома ему негде приткнуться, чтобы сделать уроки. Как это меня удручает. Много ли я могу добиться как учитель при таком положении вещей.
В другой раз, катаясь на велосипеде, они проехали по Второй авеню, заглядывая в окна мастерских, в которых простой люд зарабатывал средства на существование. Работали в них по потогонной системе.
– Как животные в клетках, – сказал Дэн. – Туберкулезные старики рядом с детьми, которые очень скоро превратятся в таких же стариков. Посмотри на свой пояс.
Хенни взглянула на свой узкий поясок.
– Он сделан в одной из таких мастерских. Люди работают в них по двенадцать часов в сутки, получая за свой труд пять, а то и меньше долларов в неделю.
– Я знаю. У меня есть подруга Ольга…
Это было несправедливо. Несправедливо! Мама без конца жаловалась на бедность, как будто она знала, что это такое.
Однажды вечером они сидели в скверике на пересечении Гранд-стрит и Восточного Бродвея. Вернее, это был не скверик, а пятачок серого камня между серыми домами, на котором под чахлым, поникшим от жары последних летних дней деревом стояли две или три скамейки. Они молчали. Дэн смотрел куда-то вдаль. На что можно смотреть в этом унылом месте, подумала Хенни и, испытав вдруг прилив нежности, сказала:
– Я горжусь тобой, Дэн.
– Гордишься? Что я сделал? Ничего я еще не сделал.
Он взял ее за руку. По ее телу стало волнами расходиться тепло. Она ощутила тепло собственных волос на шее, тяжесть своей груди, в воображении пронеслась картина: их тела, сплетенные в объятии.
– Мы знакомы почти год, – проговорила она, – а кажется, что дольше.
Небо начало темнеть. Дэн убрал руку.
– Уже поздно. Не будем же мы так и сидеть тут, – сказал он почти сердито.
– А почему нет? Здесь спокойно.
– Потому что твои родители начнут задавать вопросы.
– Мне все равно.
– Ты не можешь так думать. Какой смысл нарываться на неприятности? Пойдем.
Они шли медленно, оттягивая момент расставания. Улицы были пустынными – детей загнали домой, лошади вернулись в свои стойла.
– Вот это твоя улица, да? – указала Хенни.
– Да. У меня лаборатория позади мастерской и комната наверху. – Спустя минуту он добавил: – Я бы пригласил тебя, но там страшный беспорядок.
Она молчала.
– В комнате, я имею в виду. В лаборатории у меня все на своих местах, иначе нельзя работать.
Ей вдруг стало тоскливо, ощущение внутреннего тепла исчезло. Но ей нужно было что-то ответить, и она ограничилась нейтральной фразой:
– Знаешь, я так и не понимаю, чем ты занимаешься в своей лаборатории.
– Ну, то тем, то другим, смотря что придет в голову.
– Я даже не знаю, что такое электричество.
– Пусть это тебя не волнует. Этого никто не знает. Мы используем его, делаем трансформаторы и генераторы, но вот что оно такое… – он пожал плечами. – Религиозный человек сказал бы, что это творение Господа. Отвлекаясь от Бога, можно сказать, что это какой-то вид энергии, существующей в космосе, и этого достаточно.
Она подумала: «Как будто меня интересует электричество и откуда оно взялось, от Бога или нет».
Они подошли к ее дому. Он посмотрел на нее.
– Мне бы хотелось возвращаться в наш общий дом. Мне надоело оставлять тебя тут у подъезда. Быстрый поцелуй, чтобы никто не заметил, а потом одинокое возвращение к себе. Время уходит впустую. Я хотел бы оказаться с тобой вдвоем в комнате за закрытой дверью.
Она хотела спросить «когда?», но промолчала. На глаза навернулись слезы.
– Все упирается в деньги. Я боюсь будущего, боюсь, что ничего не смогу тебе дать. Дело всегда в деньгах, – в голосе его была горечь. – Даже любовь стоит денег в нашей проклятой жизни.
