Знай мое имя. Правдивая история - [128]

Как-то вечером я получила письмо, в котором сообщалось об открытии сада, и прилагалось расписание церемонии. В программе значилась приветственная речь проректора (пять минут), объявление о службах поддержки (пять минут), речь Эмили Доу или чтение ее письма (пять минут), заключительное слово и минута молчания в поддержку всех жертв сексуального насилия (пять минут). Что вы сделали бы, если получили бы приглашение на двадцатиминутное открытие сада в честь вашего изнасилования? Мне хотелось сказать: «Спасибо за камни». Казалось, все в Стэнфорде были одержимы необходимостью что-то сделать, поэтому они решили создать некий общественный символ поддержки, пригласить прессу, раздать аккуратные программки, разрезать ленточку. Мне предоставили на выбор три даты. Я была признательна, что они облагородили территорию, где студенты теперь могли спокойно проводить время, но странно, что табличка по-прежнему отсутствовала. Я попросила своего адвоката вежливо сообщить им, что никакой церемонии не будет.

Я думала о своем гневе, об образце искусства, который создала бы сама, будь у меня такая возможность. Представляла что-то более уместное — например, арт-объект, который я назвала бы «Строительство». Каждой жертве я выдала бы такое количество гвоздей, которое равнялось бы количеству дней, прожитых ею после насилия, — по гвоздю за каждый день. В центре кампуса я навалила бы пугающую кучу досок, чтобы жертвы могли приходить в любое время и вбивать в них свои гвозди. И чтобы целыми днями в округе раздавались стук молотков и раздражающее жужжание дрелей. Потому что именно это и означает быть жертвой: в то время как прошлое постоянно на тебя давит, отвлекает тебя, делая твою задачу непосильной, — ты стараешься хоть что-то создать. В итоге посередине кампуса выросла бы необъятная деревянная конструкция — громадина, хаотично скрепленная гвоздями, бесполезная, мозолящая глаза и даже опасная. Она нарушала бы идиллический пейзаж с деревьями, но люди были бы вынуждены на нее смотреть. Именно так и выглядит изнасилование. Ты не знаешь ни что с ним делать, ни как его спрятать, ни куда от него деться, — ты даже не понимаешь, что оно значит.

Или, может быть, световая инсталляция? Я могла бы притащить кучу домашних ламп, ночью растянуть удлинители по всему кампусу, развесить на деревьях бумажные фонарики, нашпиговать территорию кампуса лампочками так, чтобы светился каждый угол. И назвала бы это так: «Вот что я хотела».

Или нечто еще более раздражающее. Я наделала бы швабр, прикрепив длинные волосы к концам деревянных палок, протащила бы их по кучам сосновых иголок и листьев. Собрала бы ими мусор и расставила немых стражей по всему студенческому городку. Этот арт-объект я назвала бы так: «Мы хотим защитить вашу личность, ваше право на анонимность».

Спустя год после нашей встречи в Стэнфорде и месяц после открытия сада таблички все еще не было. Когда мой адвокат поинтересовался, почему так происходит, Яблочное Зернышко ответила, что место должно было стать воодушевляющим, поэтому было бы неправильным кого-то обличать и кого-то выделять. Она сказала, что они не поместили мою фразу на табличку, потому что «их приоритетом всегда было психологическое благополучие студентов». В качестве альтернативы она предложила мои же слова:

Я здесь. Со мной все в порядке, все хорошо. Я здесь.

В каком-то другом, более прекрасном мире моя фраза могла бы казаться смешной, но в данном случае она прочитывается как насмешка, доведенная до абсурда. Именно эти слова я произносила, когда находилась в больнице и пыталась успокоить сестру, и была я тогда совсем не в порядке. В какой-то степени это даже суммировало все, через что я прошла, и я почти была готова согласиться… если бы мои слова так грубо не вырвали из контекста. Я подумала, что для каждого, на кого совершали нападение в Стэнфорде, могли бы разбивать такой сквер. Тогда тут раскинулись бы гектары парков, а ландшафтные компании были бы обеспечены работой на века. Холмы, заставленные скамейками, вагоны тротуарной плитки. И на каждой — своя табличка. На каждой — ложь, которую мы твердим себе: «Со мной все в порядке, все хорошо».

Еще две фразы, которые предложила использовать Яблочное Зернышко, были взяты из последнего абзаца моего заявления. Одна из них: «Ночами, когда вы чувствуете всю тяжесть своего одиночества, я с вами…» — эти слова были продиктованы глубочайшей надеждой, которую я взращивала в себе, находясь в полном одиночестве в филадельфийской квартире. Пожалуй, надежда была единственным, что у меня оставалось. Эти слова я написала, чтобы выжить. Как эти люди могли, бросив меня на два года, потом появиться и присвоить мои слова для своей таблички? Чтобы укрыть нанесенный мне вред, чтобы все отлакировать и представить сверкающим. Конечно, мне хотелось найти для студентов какие-то слова солидарности, но я не могла поделиться со Стэнфордом словами надежды, ведь университет не сделал ничего, чтобы внушить мне ее. Я не могла давать жертвам ложные обещания, что в их жизнь вернется покой и наступит светлое будущее. Потому что по ночам ты всегда остаешься один на один со своим прошлым. Однако мне следовало дать ответ на вопрос Яблочного Зернышка: «Пожалуйста, сообщите нам, какую цитату вы считаете наиболее подходящей».