Знай, что я люблю тебя - [54]

Сантиаго слушал бесконечные споры, не желая вникать в их суть. Когда Гильермо предупреждал его об опасностях, подстерегающих иностранца в квартале Ата-Рамбла, он просто переводил разговор на другую тему. И при первой возможности спешил в дом Андии. Понадобилось время, чтобы до него дошло, что семья Лазаара симпатизирует повстанцам. Как-то раз кто-то из многочисленных родственников девушки поинтересовался его мнением о происходящем. Легионер гордо вскинул голову и громко, чтобы все слышали, объявил:

— Испанцы не вмешиваются в политику. Я хочу того, что хорошо для вас. Остальное оставляю тем, кто разбирается в этом лучше меня.

Сантиаго Сан-Роман всячески демонстрировал свою толерантность. Когда африканские кварталы изолировали, обнеся колючей проволокой, чтобы избежать бунтов, он использовал форму и нашивки капрала, чтобы проходить внутрь, приносить новости, снабжать семью едой и передавать письма от африканских солдат, на случай тревоги переведенных на казарменное положение.

Изредка перед ним возникал образ Монтсе — ее глаза, ее руки… Случалось это нечасто, но, если случалось, ее полузабытый призрак неотступно преследовал его, смущая разум и сердце. Отрывок песни, мелькнувший в окне девичий силуэт — этого хватало, чтобы память о ней ожила, причиняя невыносимую боль. Иногда он принимался высчитывать, сколько ей осталось до родов. Тени прошлого терзали и мучили его, и лишь встречи с Андией помогали их отогнать. В присутствии родни девушка вела себя с ним подчеркнуто безразлично, не желая, чтобы братья и мать продолжали считать ее ребенком. Среди ее знакомых не было ни одной женщины, которая бы открыто проявляла свои чувства на людях.

— Когда ты уезжаешь в свою страну? — однажды спросила она Сантиаго.

— Здесь моя страна, Андия.

Но девушка продолжала гнуть свое:

— Когда-то же ты уедешь?

— Нет, никуда я не уеду. Или ты мечтаешь от меня избавиться?

— Люди говорят, что вы, испанцы, хотите продать нас марокканцам.

Сантиаго не знал, что ей ответить. Чем больше он прислушивался к разговорам офицеров, тем большая путаница возникала в мыслях.

— Я не уеду. Если только ты не захочешь уехать вместе со мной.Jaif?

— Нет, я не боюсь. Но я знаю, что в твоей стране у тебя есть другая невеста. Я вижу ее в твоих глазах, когда ты смотришь на меня.

— Nibguk igbala. Я люблю только тебя!

Андия притворилась рассерженной. Однако невольная улыбка и счастливый блеск огромных глаз с головой выдали ее чувства.

* * *

Той ночью снотворные не помогли. Монтсе испытывала беспокойство, словно забыла сделать какую-то очень важную вещь. Наверное, и чай, выпитый в доме Аяча, стал виновником бессонницы. Ее охватило странное возбуждение, так не похожее на дремотное состояние последних месяцев. До двух часов ночи она вертелась в постели, укладывалась так и этак и в конце концов поднялась и уселась за компьютер. Впечатления вчерашнего дня мешались в голове, сливаясь с расплывчатыми образами, казалось бы, давно забытого прошлого.

В восемь утра в День поклонения волхвов город еще спал или лишь готовился к пробуждению. Монтсе прошлась пешком по бульвару Паралело и спустилась к порту. Она наслаждалась неспешной прогулкой по пустым тихим улицам. Небо нависало над городом тяжелыми облаками, в воздухе витала влажность. Впервые в жизни она пересекла площадь Плака-дель-Порталь-де-ла-Пау. Ноги сами привели ее на набережную. С другой стороны бухты, набережные которой соединяли деревянные мостки, больше похожие на воздвигнутый над водой лабиринт, доносилась музыка из баров. Несмотря на расстояние, она различала завсегдатаев, покидающих питейные заведения, — утомленные бурной ночью, они выходили, пошатываясь. На поверхности воды лежал туман, словно кто-то набросал в море комья белой ваты. От красоты рассветного пейзажа захватывало дух. Ночью она несколько часов провела за компьютером в поисках информации об африканских поселениях в Тиндофе. Сколько же она пересмотрела фотографий с изображениями пустыни, поселений беженцев, Эль-Айуна, Смары! Вся эта информация сейчас бурлила в голове, словно бросая вызов спокойствию голубой глади моря и неподвижности свинцовых туч, плотным одеялом укрывающих просыпающийся город.

Для Монтсе Сантиаго Сан-Роман был мертв уже двадцать пять лет. Она ни секунды не сомневалась в этом с того дня, когда ей сообщили страшную новость. Сейчас она спрашивала себя, зачем тогда так легко поверила абсолютно незнакомым людям. Но разве что-нибудь изменилось бы, если бы она начала задавать вопросы? Все сложилось бы точно так же. Вдруг она задумалась: сколько ей понадобилось времени, чтобы его забыть. Совсем немного — едва ли несколько месяцев. Домашние внушали ей: надо двигаться дальше, нечего пестовать свое горе, нельзя поддаваться тоске. Пусть прошлое останется в прошлом. Письма Сантиаго, так и не прочитанные, теперь казались всего лишь злой шуткой судьбы. Ее великолепный Альберто стер, затоптал все следы, оставленные в ее душе Сантиаго. Или и не было никаких следов? Как знать, может, любовь к Сантиаго, вернись он в Барселону, прошла бы сама собой? Вдруг ее обожгло стыдом: ведь он считал, что в Испании у него остался ребенок. В каждом письме из Эль-Айуна он писал об их сыне. Наверное, только это его в ней и интересовало. Странно. Образ Сантиаго как-то не укладывался в ее представления об идеальном отце. Так что же, распрекрасный Альберто был идеальным отцом?!