Знатная полонянка - [10]

Как ни берёгся юный боярин, а упал оттуда, откуда и не чаял: с коня, на котором всегда чувствовал себя увереннее, чем на собственных ногах.

Он лежал и выл от боли. Один, в безлюдном месте, где надеяться на помощь ему не приходилось.

– Расшибся, милый? – вдруг участливо спросил его женский голос, пробившийся через отупляющую боль.

– Ы-ы-ы, – только и смог произнести Любомир, по лицу которого катились беспомощные слезы.

Женщина присела над парнишкой, потрогала его уродливо вывернутую ногу, чуть приподняла и резко дернула. Он вскрикнул и на миг лишился сознания, а когда пришёл в себя, боли не было. Всё ещё не веря в случившееся, Любомир осторожно сел и прислушался к себе: может, боль просто притаилась, выжидает? Вот он попробует приподняться…

– Вставай, не бойся, – рассмеялась женщина. – Такое бывает: кость у тебя с места соскочила, а я её вправила. Как тебя зовут-то?

– Кулеш.

– А имя какое при крещении дали?

– Любомир.

Женщина провела пальцами вдоль его спины.

– А кто лечил тебя, Любомир, когда ты с дерева упал?

– Откуда ты знаешь, что я с дерева упал?

– Я много чего знаю… Знаю даже, что, окажись я в то время рядом, никакого горба у тебя бы не было.

– Говори, да не заговаривайся, – не поверил он. – Меня арамейский врач пользовал. Матушке поведал: на всё воля божья, ничего поделать было нельзя!

Она взяла в руку кузовок с опятами, который несла прежде, и слегка поклонилась.

– Прощай, молодой боярин!

– Погоди, – забеспокоился Любомир. – Ты меня, чай, от смерти спасла.

Он открыл кисет, расшитый его подругой детства Милушкой, где, в отличие от взрослых, хранил не табак, а свои, нужные подростку мелочи, и где имелась у него серебряная деньга, подаренная батюшкой на Пасху.

– Вот возьми, за лекарство.

Женщина опять засмеялась.

– Небось, батюшка на пряники дал!

– На пряники… Я не маленький!

– Не возьму я с тебя плату, отрок! Помогла задаром, от чистого сердца. Употреби свою деньгу на доброе дело.

– Скажи хоть, как звать тебя? Кого в благодарственных молитвах поминать?

– Зовут меня Прозора. А дом мой подальше стоит, у Мёртвого ручья. Знаешь?

– Знаю.

– Вот и приходи в гости когда-никогда.

– А можно я с сестрой приду?

– Приходи с сестрой. Я гостям рада…. А теперь поспеши. Небось, переполох в доме, тебя хватились…

И точно, Любомир не заметил, что времени прошло достаточно, и матушка о нём забеспокоилась. Вестимо, батюшке пожаловалась. Тот хотел во гневе и вовсе сыну всяческие поездки запретить, да сестрица вмешалась, строгого родителя улестила. Мол, она сама с проказника теперь глаз не спустит. Но отроку Ляху, что был к юному боярину приставлен, плетей всё же всыпали.

Мучимый раскаянием, Любомир отдал ему свою серебряную деньгу. Решил, что это и есть то доброе дело, о коем упоминала Прозора.

Под большим секретом рассказал он Анастасии о своем падении с коня и чудесной лекарке. У сестры глаза разгорелись.

– Знахарка одна живёт?

– Про то она не сказывала. Но о людях всё знает. Может, по глазам читает?

– На руку не взглянула? – спросила Анастасия.

– Не взглянула.

– А ежели она колдунья?

– Тогда не поедем?

– Всё одно, поедем. Хочу с этой колдуньей-знахаркой встретиться, посмотреть, что да как.

Скоро после их беседы, и оказия представилась. Пригласили Михаила Астаха на крестины в большое село Липицы, и взял боярин с собой в поездку младших детей – Любомира и Анастасию.

Посидев для порядка за столом со всеми, боярские дети отпросились у батюшки в окрестностях верхом прокатиться. А окрестности эти как раз находились поблизости от Мёртвого ручья.

Брат с сестрой доскакали быстро. И ручей нужный нашли. И избу-сруб тут же увидели. Спешились, коней к дубу привязали. Сруб под ветвями этого лесного великана казался цыпленком под крылом матери-наседки.

Видно, ставил его умелец – венец к венцу, любо-дорого посмотреть. Такой он был ладный, ухоженный, словно и ненастоящий. Но высокое крыльцо носило на себе следы многих ног, а вышедшая из избы хозяйка тоже выглядела вполне настоящей.

Любомир женщину узнал не сразу. В какой-то миг ему даже показалось, а та ли она? Уж не ошибся ли, приведя сестру к дому человека вовсе незнакомого?

Та, встреченная им на опушке, выглядела если не старой, то близко к старческому возрасту подошедшей. Серый поношенный платок, повязанный по самые глаза, изменял её до неузнаваемости.

Эта же, на крыльце, была одета в скромный миткалевый сарафан, украшенный бусами, под которым угадывалось крепкое тело женщины средних лет. Русые косы, в которых, впрочем, мелькали седые нити, обвивали голову будто корона.

– Заходите, гости дорогие! – певуче пригласила она.

Любомир замешкался, и на помощь ему пришла сестра.

– Ты – Прозора? – спросила она.

– Так меня кличут, – кивнула женщина. – За то, что вижу другому глазу невидимое.

– А ты – знахарка? – продолжала допытываться Анастасия.

Прозора лукаво улыбнулась.

– Можно сказать, знахарка. Злые люди ведьмой рекут, да разве ж я похожа на ведьму?

– Не похожа, – пробормотал Любомир, слегка отступая назад. – Ведьмы старые, вида страшного, людей изводят, а не лечат…

Анастасия, поднявшая было ногу на ступеньку, тоже неловко затопталась на месте