Знатная леди - [92]

Лусилла подавила страдальческий вздох, но смирилась, застенчиво заметив, что не хочет показаться докучливой. И тут леди Уичвуд пришла в голову замечательная идея. Она предложила девушке составить компанию миссис Уордлоу, которой предстояло сделать кое-какие покупки и приобрести букет цветов, чтобы поставить в комнате мисс Уичвуд. Предложение было принято с восторгом. Личико Лусиллы просветлело, и она воскликнула:

– О, конечно! Я с удовольствием сделаю это, мадам! Большое вам спасибо!

И когда леди Уичвуд заодно предложила ей написать записку Корисанде и пригласить ее на верховую прогулку завтра утром, Лусилла решительно покачала головой и заявила, что ничто не заставит ее развлекаться, пока мисс Уичвуд больна.

Вряд ли можно было ожидать, что с такой же покорностью вердикту доктора подчинится и мисс Фарлоу, и так оно и вышло. Не успела Лусилла выйти за порог вместе с экономкой, как кузина подвергла леди Уичвуд настоящей осаде, которая длилась добрых полчаса. Все это время мисс Фарлоу многословно и страстно жаловалась на высокомерие Джарби, которая посмела не пустить ее в комнату Эннис; заявила о своем намерении самой ухаживать за Эннис, что бы там ни говорил доктор, бессвязно уверяя, что является единственной особой, способной ухаживать за больными; умоляла леди Уичвуд согласиться с тем, что кто бы там что ни говорил, но родная кровь не вода, и закончила тем, что с торжеством заявила, что ее светлости нет никакой нужды пугать ее опасностью инфекции, потому что сама она уже, дескать, переболела инфлюэнцей.

Прошло много времени, прежде чем леди Уичвуд удалось воззвать к голосу ее разума, для чего понадобилось проявить такт и обходительность, но в конце концов ей это удалось, при этом не ранив чувств кузины. Она сказала, что не знает, как они с нянечкой справятся с детьми, если мисс Фарлоу целиком и полностью посвятит себя Эннис. Этого оказалось достаточно. Мисс Фарлоу в порыве искреннего великодушия заявила, что готова сделать что угодно, только бы облегчить ношу, которую, как ей прекрасно известно, влачит на своих хрупких плечах дорогая и обожаемая леди Уичвуд, после чего удалилась в счастливом сознании того, что ее услуги остаются незаменимыми.

В отличие от Тома и мисс Фарлоу, мисс Уичвуд оказалась примерной пациенткой. Она выполняла все указания доктора, безропотно глотая даже самые горькие лекарства; ничего не требовала и ни на что не жаловалась и решительно воздерживалась от бесплодных, как она прекрасно понимала, попыток беспрестанно вертеться в постели, пытаясь устроиться поудобнее. Как и предсказывал доктор Тидмарш, лихорадка у нее усилилась и, хотя было бы преувеличением сказать, что у нее начался бред, разум у нее действительно помутился. Очнувшись после тяжелого забытья, она полным боли и отчаяния голосом воскликнула:

– О, ну почему же он не едет? – но почти сразу же пришла в себя и, уставившись в смущении на лицо Джарби, пробормотала: – А, это ты, Джарби. А я подумала… наверное, мне приснился сон.

Джарби не сочла нужным рассказывать об этом случае леди Уичвуд.

На второй день жар начал спадать, но температура по-прежнему оставалась достаточно высокой, так что доктор Тидмарш озабоченно покачивал головой; только на третьи сутки лихорадка ушла окончательно и более не возвращалась. После такого сокрушительного приступа мисс Уичвуд чувствовала себя настолько разбитой и утомленной, что на протяжении следующих двадцати четырех часов могла лишь с усилием глотать жидкую кашу и проявлять слабый интерес к тому, что происходит вокруг. Бо́льшую часть дня она просто спала, ощущая неимоверное блаженство от того, что кости не ноют и огненное колесо[42] не крутится у нее в голове, превращая ее жизнь в ад.

На четвертый день на Кэмден-Плейс прибыл сэр Джеффри. Он, с присущим ему хладнокровием, спокойно перенес известие, которое передала ему почтительная супруга, что мисс Фарлоу слегла в постель с инфлюэнцей; второе письмо, уведомлявшее его об инфекции, которую подхватил Томи, несколько встревожило его, но не настолько, чтобы он пренебрег уверениями Амабель, что ему совершенно не о чем беспокоиться; но третье послание, хотя она по-прежнему умоляла его не приезжать в Бат, из которого он узнал, что очередной жертвой разразившейся эпидемии стала Эннис, заставило его пуститься в путь через час после его получения. Он не мог припомнить, когда бы Эннис болела чем-нибудь более серьезным, нежели обычная простуда, и ему казалось, что если уж она заболела, то и его Амабель тоже может слечь в любую минуту.

Леди Уичвуд приняла его со смешанными чувствами. С одной стороны, она была безумно рада вновь ощутить объятие его крепких рук; с другой – она не могла не понимать, что его присутствие станет дополнительной обузой для дома, уже и так отягощенного тремя заболевшими, одной из которых стала вторая горничная. Она была любящей женой, но сознавала, что в деле ухода за больными от него нет никакого толку. Собственно, он был, скорее, помехой, нежели помощником, поскольку обладал отменным здоровьем и почти ничего не знал о болезнях. Он либо вызывал у пациента рецидив, разговаривая с ним чрезмерно бодрым тоном, либо, если его предупреждали, что больной очень слаб, входил в комнату на цыпочках, обращался к нему испуганным шепотом и вообще имел вид человека, пришедшего сказать последнее «прости» тому, кто уже готовился перейти в мир иной.