Знание-сила, 2008 № 03 (969) - [45]

Именно здесь на память читателю должны прийти первые страницы знаменитой повести графа А. К. Толстого «Упырь»: многолюдный бал у капитанши Сугробиной, странное поведение одного из гостей, вздумавшего возмущаться ни больше, ни меньше, как... присутствием упырей! Мягко говоря, его речи понятны не всем окружающим... Впрочем, предоставим слово самим героям А.К. Толстого:

«— Скажите мне, — спросил Руневский, каким образом вы узнаете, кто упырь и кто нет?

— Это совсем немудрено. <...> Заметьте только, как они, встречаясь друг с другом, щелкают языком. Это по-настоящему не щелканье, а звук, похожий на тот, который производят губами, когда сосут апельсин».

Конечно, рассмотренный эпизод с Варенухой и Римским не слишком значителен в общей фабуле гениального романа. Однако благодаря ему Булгаков достигает изумительного эффекта. Давая подсказку читателю, непонятную для героя повествования, он делает первого как бы полноправным участником действия. Когда еще Римский обратит внимание на отсутствие тени за спиной администратора, а читатель уже знает, кто именно пожаловал к несчастному финдиректору. И жутковатый холодок стремится к нему за воротник... Отмеченная подсказка органично вплетается в цепь других, правда, несколько иного рода: читатель уже имел возможность узнать, и кто такая Аннушка с ее непонятным маслом, и почему актуален вопрос о шизофрении.

Одновременно становится понятным и нелепое кашне, «наверченное» на шею Варенухи. Конечно же, оно призвано маскировать шрам, появившийся на шее у новоявленного упыря после рокового поцелуя Геллы! И этот шрам — столь же определенный знак для вампира, как и странное цоканье при встрече. Все это также можно узнать со страниц повести «Упырь» (авантюра с ночевкой на villa Urgina). Что ж, Варенуха своим цоканьем слишком торопит события — ведь Римский еще не стал его подельником в душегубстве, но администратор, как видно, абсолютно уверен в успешном завершении своего «визита». Нам же остается только повторить в след за Булгаковым: «Слава петуху!»

Использование заинтересовавшего нас приема позволяет подойти к пониманию и одного из центральных образов в творчестве Булгакова — Иешуа Га-Ноцри. Кажется, мимо внимания исследователей до сих пор проходит следующее место из диалога Иешуа с пятым прокуратором Иудеи Понтием Пилатом:

«— Откуда ты родом?

— Из города Гамалы, — ответил арестант, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на севере есть город Гамала.

— Кто ты по крови?

— Я точно не знаю, — живо ответил арестованный, — я не помню своих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец...»

Действительно, все это «совершенно не совпадает с евангельскими рассказами», но Булгаков, несомненно, сознательно ввел в свой текст такие подробности. Подобным образом кодируется та информация, что позволит вдумчивому читателю определить, каким именно хотел видеть своего героя Мастер. Ну что же, не будем лишать его удовольствия самому проделать этот не столь уж сложный процесс.

Все перечисленные выше примеры почерпнуты со страниц главного романа Булгакова. Можно ли найти что- нибудь подобное в других его произведениях? Одно любопытное место обнаруживается в пьесе «Последние дни». Здесь упоенный собой поэт Бенедиктов декламирует на публике свое стихотворение «Напоминание» и вдруг, будто неожиданно сбивается в чтении: «Ах, право, я забыл. Как. Как.» Цитирование продолжается уже с нового четверостишия, в результате чего теряется нескольких строчек. Казалось бы, ну с кем не бывает? Волнение, «природная скромность». Однако, по тонкому наблюдению петербургского музыковеда А.А. Гозенпуда, это стихотворение в свое время вызвало крайне резкое осуждение Белинского, указавшего на особенную пошлость именно «забытых» автором строк.

Другой литературный вечер, где столь же безраздельно «царит вдохновенье», описан в «Театральном романе». Организует его группа писателей «по поводу важнейшего события — благополучного прибытия из-за границы знаменитого литератора Измаила Александровича Бондаревского». Но едва лишь блистательный мэтр среди смешка, аплодисмента и поцелуев рекомендует собравшейся публике своего друга Баклажанова — эту полную противоположность жизненной энергии и энтузиазму Бондаревского, — как знакомого с бессмертной гоголевской поэмой читателя начинают одолевать смутные предчувствия. И впрямь, скоро выяснится, перед ним новоявленный Ноздрев, также путешествовавший в сопровождении полусонного зятя Мижуева, а вовсе не надежда русской литературы. Зато и читательское разочарование от какихто там «Парижских кусочков» оказывается не столь болезненным, как у затравленного Сергея Максудова.

Увы, скоро героя Булгакова, покинувшего писательскую среду, но влившегося в театральный мир, начинают одолевать странные сны. Особенно часто снится, как, идя на генеральную репетицию своей пьесы «Черный снег», он забывает надеть брюки. Сначала Максудов еще надеется, что ему удастся проскочить незамеченным, и даже приготовляет «оправдание для прохожих — что-то насчет ванны, которую он только что брал, и что брюки, мол, за кулисами». Увы, никакие объяснения не помогают, прикрыть «недостаток костюма» не удается, герой прячется в подъезде и с ужасом понимает, что на генеральную он опоздал.