Мечников, Пастер, Кох — имена-легенды. И легендарно само время — время, когда болезнь — мор, рок, хмарь, нечто неясное, бесформенное, беспричинное, божья кара, грех, проклятие — охватывала человека, как иного заплутавшего путника — туман. Там не видно ни зги, здесь не ясно ни черта. Поможет, не поможет?
Не прописать ли пиявок? Или лучше припарки? Или, подскажет любой уездный лекарь, прижечь тело адским камнем? А может, — тут пахнет средневековьем, — совершить исцеление силой каких-то магических слов или крестных знамений?
Понемногу туман рассеивается. Это Мечников, Пастер, Кох и другие врачи XIX века, кто в опытах на себе, кто в наблюдениях за пациентами, определяли, описывали причину происхождения той или иной болезни.
Они были первыми и, казалось, последними. У Америки не бывает второго Колумба. Главные открытия сделаны. На долю потомков — лишь клиническая практика, прикладные исследования... Громких открытий нет и не может быть. Так считали многие в канун 2003 года.
А всего пару месяцев спустя шествие атипичной пневмонии было сколь загадочным, столь и триумфальным. Заговорили о пандемии, которую все напряженнее ждут в последние годы. Медики ограничивались лишь подсчетом заболевших и статистическим прогнозированием. Кривая статистики подскочила в заоблачные выси. По всему казалось, заболевшие будут исчисляться миллионами. Болезнь, раздутая всеми СМИ, как чугунный шар нависала над шаром земным. Уже — с содроганием и тайным восторгом (как же — началось и у нас!) — корреспонденты сообщали о первом заболевшем Гражданине России, и на проходившие мимо поезда «Пекин — Москва» обыватели опасливо косились как на чумные бараки на колесах.
Вдруг — никто не заметил как! — шар сдулся, лопнул как мыльный пузырь. К лету, сезону массовой миграции, никто и не вспомнил уже об этой заразе, SARS'e, атипичной пневмонии. Никто и не понял, что произошло, как рассеялся миф. Авторы выпусков новостей искали новые катастрофы.
В двух часах от славы и трех профессиях от работы
А ведь опасность была далеко не мифической. Так, в Институте Роберта Коха в Берлине и клинике Марбургского университета лучшие эпидемиологи Германии расписались в своем бессилии.
В Юго-Восточной Азии источниками опасных инфекций часто становятся птицы, свиньи, обезьяны
И когда неизвестная прежде болезнь стала обретать черты морового поветрия, врач Кристиан Дростен из гамбургского Института тропической медицины сообщил о том, что выявил неизвестный прежде вирус, который как раз и был причиной такой необычной пневмонии.
Расправиться с выявленным вирусом оказалось довольно просто. Болезнь, уже совершившая в умах людей свое триумфальное шествие, была побеждена, растаяла как туман.
«А делов-то!» Всего «две недели работы, я, правда, спал в эти недели не больше трех часов в сутки, — признавался позднее Дростен, — и, конечно, было знакомое любому исследователю разочарование после неудач. Но все- таки я разработал правильный аналитический метод, и, честно говоря, мне очень-очень повезло. Еще бы пара часов, и меня бы опередили другие».
Мечников, Пастер, Кох... Их биографии найдешь в любом справочнике. А Дростен что? Даже имя его, уверен, почти всем в России неизвестно. Ну исчезла атипичная пневмония раз и навсегда. Минула на нее мода, как на Канарские острова или Кашпировские лекции. И даже не верится, что эта блестящая победа отныне вошла в учебники медицины, и у победы есть имя и фамилия. Фейерверк, салют — и ни звука, вокруг гробовое молчание. Словно и не было ничего, привиделось.
В минувшем веке рассказы о таких, как Дростен, «охотниках за микробами», заставили тысячи детей выбрать себе профессию врача. А ныне все дети у нас знают, что хорошо быть экономистом и юристом. А врачом? «Ну, если только массажистом или оптовыми партиями лекарств торговать». Кто нас будет лечить пару десятилетий спустя, если нс такие как «немецкий дохтур» Дростен?
Он, кстати, человек совсем молодой. Дростен родился 12 июня 1972 года. Звезд с неба вроде бы не хватал. Его средняя отметка в аттестате — 1,8 балла (наши 4*2 балла). Происхождение - самое, что ни на есть, «советское»: пусть нс рабочее, зато крестьянское. С такими исходными данными в нашем современном обществе в мединститут вряд ли попадешь. Там конкуренция хищническая. Этот же хорошист отправился из своей деревеньки во Франкфурт, в университет, сам толком не зная зачем: изучать «что-нибудь естественно - научное».
Кристиан Дростен
Учился он поначалу безалаберно. Поступил на химический факультет, поучился семестр — не понравилось, ушел. Поступил на биофак, тоже ушел. «Было бы лучше, наверное, если бы я остался там, — улыбается Дростен, — я же, получается, в конце концов, занялся тем, что забросил». Забросил — и поступил вновь на медфак («Это сколько ж ему денег надо поступать и поступать в вузы?» — спросят удивленные мамаши абитуриентов 2005 года).