Знание-сила, 2001 № 07 (889) - [30]
И тем не менее: нужда не отменяет мифологичности профессии. Ведь есть бедняки, которые не желают вкалывать, а только попрошайничают, и богачи, что трудятся от зари до зари. Пример второго – японцы, у которых развит культ корпоративного труда. Есть пример и первого – он всем нам не дает покоя… Говорят, русский мужик ленив. Может, и так. Ничего не скажу по этому поводу. Этнопсихология – не моя специальность. Мне положено знать только про целый вид: ленив ли человек вообще? Каково его видоспецифическое поведение? Я полагаю, человеку как раз присуща не лень, а кипучая деятельность, далеко выходящая за рамки естественных потребностей. Человек по своей природе склонен к труду (а четверть выборки – и вовсе трудоголики). Даже я, персонаж необыкновенно ленивый, порой испытываю жажду деятельности, которую утоляю на клавишах. И этот мой труд тоже насквозь мифологичен и бесполезен. Чистой воды жертвоприношение…
Приносить труд в жертву еще совсем недавно было уместно и престижно. Но не успели оглянуться – эта традиция безнадежно устарела. Видимо, так и уйдет вместе с нами. Все будет как у Омара Хайяма:
Хайям, по примеру предков, шатры познаний шил,
Но пламень в горниле горя в золу его превратил.
Разрезали ножницы смерти основу его бытия,
Ее у судьбы за бесценок маклак базарный купил…
Геннадий Гоэрелик.
Gloria fflundi
Письмо А. Д. Сахарова Л, И. Чуковской
Считается что я спец по истории советской физики тридцатых годов. Может быть. Однако в саму эту историю и в эти года я влип только из-за одного человека.
Митя Бронштейн.
Советский физик Матвей Петрович Бронштейн.
Матвей – Митя? Да. И еще эМ Пэ. И еще Аббат. Чего только в советской истории не бывает.
Скажу честно, никто не давал мне права называть его так запросто – Митей его с раннего детства звали в семье, потом друзья. В свое оправдание я мог бы сказать, что разузнал о нем очень уж многое, – больше, чем о ком-нибудь из своих родных. А вдобавок – я старше его! Его ровесником я был, когда впервые захотел узнать о нем все – все, что только можно узнать о человеке через сорок лет после его смерти. И с каждым годом он становится все младше и младше меня.
Впрочем, кому нужны мои оправдания? Особенно по части возраста…
Тридцатилетнего физика М.П. Бронштейна арестовали в августе 1937-го и расстреляли в феврале 1938-го.
Что можно успеть за тридцать лет жизни?
Можно, например, стать украшением рода человеческого.
Понял я это не сразу. Вначале, в 1980 году, я даже не заглянул в энциклопедический словарь. И мало что потерял:
«БРОНШТЕЙН Матв. Петр. (1906-38), сов. физик, д-р физ.-матем. наук. Осн. тр. по физике полупроводников, теории гравитации, ядерной физике и астрофизике. Автор ряда науч.-популярных книг».
Из этого блеклого жизнеописания никак не следовало, что вышеуказанный, давно покойный д-р физ.-матем. наук сможет так сильно повернуть мою жизнь – превратить меня из физика в завзятого историка.
Правда, та физика, которая меня особенно интересовала, не чуждалась истории.
Создатель современной теории гравитации – Эйнштейн – говорил об исторической драме идей. А родоначальник квантовой физики План к – даже о трагедии. «Новые научные идеи, – заметил он, – побеждают не потому, что их противники признают свою неправоту; просто противники эти постепенно вымирают, а подрастающее поколение, не обремененное предрассудками, усваивает новые идеи сразу». Трагедия была в том, что Планк ощущал себя представителем вымирающего поколения.
Оба спектакля – гравитационная драма и квантовая трагедия – идут в театре истории, и физик из подрастающих поколений чувствует себя если не на сцене, то в зрительном зале. И уже поэтому должен иметь некоторое представление о происходившем в предыдущих действиях.
Историка отличает то, что ему мало пересказа и даже переиздания научной работы прошлого, ему надо увидеть и пощупать ее в таком виде, как она была опубликована впервые, еще лучше – в рукописи. Иначе историку не понять, КАК ВСЕ БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ.
Этот путь я и проделал – к собственному удивлению. Меня-то интересовало не прошлое, а будущее физики: проблема соединения гравитации и квантов.
Началось с того, что я открыл том, изданный к столетию Эйнштейна. Туда, по идее, должны были попасть статьи, означавшие главные повороты гравитационной драмы. Однако на дворе был 1979 год – развитой социализм со своей административно-командной системой. И в сборнике, наряду с несомненно поворотными работами, проступали следы каких-то административных команд-отечественные статьи сомнительного исторического значения.
Поэтому, открыв статью почти неизвестного мне советского автора, статью сорокалетней давности с маловыразительным названием, я был готов к выводу, что ее включили для «укрупнения вклада» советской физики в мировую. Тем большей неожиданностью стало то, что я прочел.
Из статьи следовало, что именно ее автор обнаружил ту самую Проблему. Обнаружил, исследовал с поразительной ясностью и глубиной и сделал вывод, смелый до дерзости.
Речь идет о двух упомянутых спектаклях – гравитационном и квантовом. Еще сам Эйнштейн когда-то обронил замечание, что две эти пьесы должны как-то соприкоснуться. При всем почтении к великому физику, его коллеги не обратили особого внимания на это туманно-режиссерское предвидение. И для такого безразличия были веские причины. Уж очень различались эти спектакли. В одном главные герои – самые большие объекты внешнего мира: звезды, планеты. В другом самые маленькие – атомные частицы. В одном события происходили на небе – впечатляюще, но далеко и эфемерно. В другом речь шла о строении и свойствах вещества, о том, из чего сделано все в нашем подлунном мире.
