Сутки я провела в смятении и страхе за жизнь Ильи, за свой недостаточно обдуманный поступок. Но следующей ночью Илья вернулся, ведя под узды двух красавцев, ухоженных кавалерийских лошадей с тонкими, перевязанными бинтом ножками, длинными хвостами и гривами. Дело в том, что рядом с нами шла кавалерийская дивизия генерала Крюкова. У них-то Илья и «позаимствовал» двух лошадей, мудро рассудив, что в них больше нуждаются раненые, чем «пижоны-кавалеристы». «Могут повоевать пешком, – резюмировал он, – не будут издеваться над нами». Надо сказать, что кавалеристы, видя, как мы, измученные, топаем под палящим солнцем по пыльным дорогам, кричали нам: «Пехота! Идешь, и еще охота?!»
Лошади действительно были красивые, никак не походили на наших работяг-тяжеловозов. Я уже чувствовала, что меня судит трибунал за воровство и превышение своих полномочий. Но в санроте решили, что я должна пойти к главному ветврачу полка и повиниться. Я пришла к нему, вся зареванная, испуганная, и призналась во всем содеянном. Ветврач, пожилой, сугубо гражданского вида человек, успокоил меня и сказал: «Ты мне ничего не говорила, и я ничего не знаю. В роте у тебя – полный порядок. И вообще, перестань реветь. Начинается сражение, и всем будет не до тебя и не до твоих лошадей». Он дал мне несколько советов, и я успокоенная вернулась в роту. Мы постригли коням хвосты и гривы, чтобы придать им более осмысленный, рабочий вид. Мы привели их «в порядок», но все равно они выглядели, как принцы среди черни. И тогда одному из фельдшеров пришла в голову поистине гениальная мысль – перекрасить лошадей с помощью перекиси водорода. Сказано – сделано. Простынями, обильно смоченными перекисью, в течение нескольких часов мы покрывали лошадей. По-видимому, эта процедура нравилась лошадям – ведь было очень жарко. Эффект был ошеломляющий. Их бы не узнала собственная мама. Одна гнедая, другая вороная – они по расцветке стали похожи на леопардов. Вся рота была в восторге. Много месяцев эти чудесные животные выполняли свою работу. Много сотен раненых они увезли с поля боя.
5 июля началось наше наступление по всему фронту. Мы были «завалены» ранеными. В воронках из-под снарядов мы перевязывали получивших ранения, удаляли осколки, переливали кровь, вводили противостолбнячную сыворотку. Делали все в обход инструкции, не допускающей на передовой хирургическую обработку раненых, что было связано с необходимостью подготовить раненых к эвакуации. Но сколько жизней спасло это первичное, срочное (не по инструкции) хирургическое вмешательство!
После гигантского танкового сражения дивизия прорвала оборону немцев и ринулась на запад. Энтузиазм, патриотизм солдат, ненависть к фашистским захватчикам, уверенность в победе были в зените. Наконец-то мы почувствовали свою силу. Немцы бежали, сжигая целые селения, убивая скот, уничтожая мирных жителей.
Мы двигались с полком иногда настолько быстро, что не успевали эвакуировать подготовленных уже раненых и лишь оставляли так называемые указки: «Раненые 107-го полка», надеясь, что эту работу выполнят подходящие тыловые части. Легко раненные уходили в тыл сами.
Бичом для меня явился приказ комдивизии, гласивший, что комсанрот должны после каждого боя подавать рапорта о количестве легко и тяжело раненных, убитых, о том, через какое время были вынесены тяжелораненые с поля боя (через I час, 2 часа и т.д.), сколько легко раненных ушло в тыл… Учесть все это было, конечно, невозможно, и вначале я приходила в ужас и отчаяние от таких цифр. Все это страшно мешало лечебной работе, так как у нас было только три врача, а раненых – сотни. Затем, решив, что это не имеет никакого значения, я стала писать «липовые» отчеты. Все раненые, согласно моему рапорту, были вынесены с поля боя в течение 1 часа (абсолютное вранье). Данные об убитых я узнавала от похоронного взвода, а количество легко раненных, ушедших в тыл, – от старшины (на сколько человек он получал довольствие до и после боя). Мы знали точно, сколько человек вынесено, так как им всем (иногда даже без регистрации) оказывалась должная помощь. Кто читал эти «липовые» донесения, и какие выводы из них делались, я не знаю.
Мы буквально валились от усталости, а количество раненых не уменьшалось. Перевязочного материала нам хватало. А боеприпасов и продуктов в полку почти не оставалось.
Наш полк оторвался от тылов дивизии более чем на сю километров. Не было хлеба, соли. Оставалось немного консервов. Выручало обилие неубранной на полях кукурузы и картошки. Было много мяса – отступающий враг уничтожал скот, принадлежащий мирным жителям. «Повезло» нам при форсировании Десны, когда была разбомблена птицеферма, и по блестящей глади воды плыли сотни уток. Солдаты ловили их, прятали под гимнастерки, а на привалах пекли их в золе и ели с золой вместо соли.
Меня в полку не покидали неприятности, что не оставляло равнодушным командира дивизии (у него на меня была аллергия). Так, в боях нашим полком был взят поселок под названием Спиртовой завод. На окраине поселка располагался действующий спиртовой завод. Среди оборонявших поселок бойцов было много раненых. 12 санитаров-носильщиков, не переставая, носили с поля боя тяжелораненых. Постепенно количество раненых и санитаров уменьшилось.
