Знание-сила, 2000 № 09 (879) - [33]
«Серебряный век» – мы знаем поэзию, религиозную философию. Но русская социология, теория права, исторические концепции? Рассеяно по миру, уложено в архивы, распылено в изданиях для немногих. Утрачено «единство совершавшегося».
…В детстве Ольги Антоновны Добиаш (назовем О.А., как называли ее коллеги) латынь была домашней, а не грозно звучавшей и карающей. Отец, Антон Добиаш. преподавал в гимназии древние языки, потом получил звание и место профессора классической филологии. Жили в Нежине, на Украине, в прекрасном дворце екатерининской эпохи среди старого парка. В семье, как вспоминают, был «трудовой склад, полное отсутствие мещанских черт, идеализм обстановки».
Высшие женские курсы в Петербурге. Увлечение – русская история. Со второго курса – история средних веков. Занятия в семинаре известного историка Ивана Гревса. Он запомнил: «О.А. всегда в центре. Она одна из первых стала подходить к истории благодаря знанию латыни. Она приобрела… понимание, скорее ощущение процесса средневекового развития, изумительно реально воспринимала его конкретное, неповторимое своеобразие».
В тридцатых годах оксфордский профессор Коллингвуд подвел итог долгим спорам о специфике исторических исследований: в исторических событиях есть внешняя сторона, обозначенная в свидетельствах и документах. Историк должен добросовестно восстановить последовательность событий, представить их описание. Но есть и внутренняя сторона, когда, по словам Коллингвуда, историк должен обратиться к услугам «собственного ума». Он вынужден воспроизводить мысли прошлого, не ограничиваясь внешней стороной открытого. Надо уважать достоинство исторических лиц, говорил Коллингвуд, следует представлять, что все их поступки определялись мыслями. Тогда историческое прошлое не превращается в каталог, но обретает жизнь в настоящем. О таком «ощущении процесса» у О.А. и говорил Гревс.
В начале века жизнь была шумная: в аудиториях спорили народники и марксисты, принимали резолюции, клеймили позором. Потом начались забастовки, шествия, красные флаги. О.А., как вспоминал Гревс, была «политически беспартийной», «принимала идею революционного долга прежде всего в защите студенческих интересов».
Профессора Высших курсов решили направили Ольгу Добиаш «для продолжения образования» в Париж, где знаменитые мастера – Лависс, Ланглуа…
В начале 1908 года отец и сестры получили короткое письмо: «Вас очень удивит… Я выхожу замуж за Дмитрия Сергеевича Рождественского по самой горячей хорошей любви, с полной уверенностью счастья». Когда еще в русской жизни будут такие письма?
Три года в Париже, время высоких аудиторий и архивов. Редкие развлечения – прогулки по Парижу. (В трудные годы О.А. вспомнила старое и подготовила учебный курс «Историческая топография Парижа».)
Среди профессоров – Шарль Ланглуа, прекрасный знаток архивов, древних актов, тысячи документальных мелочей. Работа над документами, «научное дело», была, по мнению Ланглуа, похожа на работу средневекового мастера, который терпеливо собирал из тысяч цветных крапинок сверкающие витражи. Факты, еще раз факты, найденные в документах, – вот материал историка. Коллингвуд иронично называп метод Ланглуа «работой клея и ножниц», склеиванием фактов. Ланглуа требовал полного самоограничения историка, педантичной точности, строгости. Да, Ланглуа присуща «известная узость», не мог он представить работу историка без документов, с чем О.А. была согласна, говорила студентам: «В очень хороших, прекрасных работах действительно каждая строка бывает построена на источниках… Но это бывает в работах небольшого охвата».
«Церковное общество во Франции в XIII веке», книга на тему диссертации в Сорбонне – не сухая «церковная история», О.А. подчеркивает «мирской», светский характер: очерки, историческое полотно, картина повседневного мира, поведения, предрассудков. Приходской священник «погружен в мир, вовсе не аскет», часто стяжатель, в большинстве случаев «человек робкий и простодушный, добрый отец семейства». «…Он предпочитает столковаться с миром, а не бороться». (О.А. как знатоку церковного устройства в средневековой Европе потом заказали статьи для нового издания знаменитого словаря Брокгауза.)
Петербургские лекции Добиаш-Рождественской стали явлением русской культуры. Они были тщательно подготовлены – «надо знать в десять раз больше, чем скажешь». С медленным чтением документов на языке оригинала и последующим блестящим переводом (О.А. умела передать особенности оригинала, в том числе – отличие латыни от ранних «национальных» наречий). Особый язык лекций – насыщенный, оригинальный, иногда изысканный. «Словно вся аудитория замирала, не отрываясь от уст лектора, и прочее для нее не существовало» – находим в мемуарах. Отмечали: не было в лекциях «шуток для отдыха». Зато было множество лиц – от королей до нищих, изображенных живо и обстоятельно, без тени социологических упрощений.
Впоследствии О.А. пришлось учить «советских магистров», аспирантов, основам ремесла историка, объяснять, порою перед защитой, что полдень – это 6-й час в средневековом времени, что надо писать «св. Герман», а «Сен-Жермен» появился только со временем, что владельцев феодальных земель прилично писать через прилагательное (Рауль Иврийский). потому что французский предлог «д» выглядит слишком современно.
