Знамя Быка - [20]

Через полчаса после того, как озадаченный, но счастливый Кастрокаро опять ускакал в сторону крепости, Чезаре поднялся из-за письменного стола, зевнул и улыбнулся своему секретарю, которому полностью доверял и к которому испытывал дружескую привязанность.

— Итак, Сан-Лео, который мог бы продержаться целый год, — наш, — сказал он, удовлетворенно потирая руки. — Кастрокаро считает это своей заслугой. Дама тоже полагает, что с помощью этого шарлатана Трисмегита добилась своего. И никто из них даже не подозревает, что вышло так, как хотел я. — И для Агапито изрек афоризм: — Тот, кто хочет достичь влияния, должен не только научиться использовать людей, но делать это так, чтобы они не подозревали, что их используют. Если бы в ту ночь в доме Корвинуса Трисмегита я случайно не подслушал кое-что и не расставил нужным образом человеческие фигуры в этой игре, все могло бы сложиться иначе, и многие лишились бы жизни прежде, чем распахнулись ворота Сан-Лео. И я принял меры, чтобы любовный эликсир чародея подействовал именно так, как тот обещал. Синьорина Бьянка, по крайней мере, верит этому обманщику.

— Вы предвидели это, ваше высочество, давая Кастрокаро столь опасное поручение? — рискнул спросить Агапито.

— Как же иначе? Где бы я отыскал человека, для которого оно представляло бы меньшую опасность? Он не знал, что синьорина Бьянка там, а я постарался сохранить это в тайне. Я послал его, будучи уверен, что, если он не сможет открыть ворота солдатам делла Вольпе и попадет в плен, у него хватит смекалки не выдавать себя, а мадонна, естественно, будет вынуждена предположить, что любовный эликсир заставил его прийти к ней. Сможет ли она, зная это, повесить его? Могла ли она поступить иначе, чем поступила?

— Действительно, Корвинус сослужил вам хорошую службу.

— Настолько хорошую, что он сохранил этим себе жизнь. Сегодня шестнадцатый день, а этот драгоценный яд все еще не убил его. — Герцог отрывисто рассмеялся. — Агапито, прикажите отпустить его завтра. Но велите оставить мне на память его язык и правую руку. Чтобы он никогда не смог более написать или произнести никакой лжи.

На другой день Сан-Лео капитулировал на почетных условиях, а Толентино и его люди выехали, держа пики на бедрах. Капитан выглядел очень угрюмым, поскольку происшедшее оскорбляло его честь воина.

Затем в крепость во главе своих солдат въехал кондотьер Лоренцо Кастрокаро, чтобы сложить комендантство к ногам синьорины Бьянки.

Они обвенчались в тот же день в крепостной часовне, и, хотя прошло немало лет, прежде чем они признались друг другу в хитростях, к которым оба прибегли, сохранившиеся свидетельства говорят, что за все это время они ни разу не пожалели об этом.

ПЕРУДЖИНЕЦ

I

Государственный секретарь флорентийской синьории[18] направил своего мула через мост, соединяющий берега речки Мизы, и, натянув поводья у въезда в городок Сенигаллия, остановился, осматривая окрестности. Справа от него, на западе, солнце клонилось к далекой туманной гряде Апеннин, и его лучи превращали небо в зарево, которое усиливалось отблесками пламени, поднимающегося над городом.

Секретарь колебался. По натуре он был мягок, почти робок, как и подобает человеку ученому и мыслящему, но его характер резко контрастировал с безжалостной откровенностью написанных им сочинений. Его внимательные, широко посаженные глаза неторопливо обежали открывшуюся картину, и на проницательном, оливкового цвета лице отразилось беспокойство. Доносившиеся из города крики подтверждали его худшие опасения о том, что в городе творится насилие. Стража в воротах, пристально следившая за ним, неверно истолковала его нерешительность и потребовала сообщить о цели его приезда в город. Он назвал себя, и они почтительно поклонились дипломату.

Макиавелли тронул шпорой мула и поторопился проехать сквозь арку, под которой скопились грязь и талый снег, миновал безлюдную рыночную площадь и направился к дворцу.

Шум доносился из восточной части города, которую, по его сведениям — а флорентиец был на удивление хорошо информирован, — населяли венецианские торговцы и богатые евреи. Поскольку он рассуждал, как всегда, логически, он предположил, что солдатня занялась разбоем; но поскольку герцог Валентино категорически запрещал своим войскам грабеж мирных жителей, напрашивался вывод, что мятежные командиры одержали верх над герцогом. Однако, будучи умудренным жизненным опытом и знанием людской натуры, мессер Макиавелли не торопился делать заключение. Он угадал кое-что в замыслах Чезаре Борджа, когда тот отправился в Сенигаллию, чтобы помириться с бунтовщиками. Он предполагал, что герцог был готов к возможному вероломству и лишь делал вид, что беззаботно лезет в мышеловку, в то время как предварительно позаботился, чтобы ее пружина находилась под его контролем. Секретарю не верилось, что пружина все-таки сработала и мышеловка захлопнулась.

Удивляясь и размышляя подобным образом, мессер Макиавелли ехал по узкой улочке, круто поднимавшейся ко дворцу. Но вскоре ему пришлось остановиться. По всей ширине улицы плотно стояли люди, а площадь перед муниципалитетом была заполнена огромной толпой. На одном из балконов дворца находился горячо жестикулировавший человек, и хотя его фигура была с трудом различима на таком расстоянии, секретарь догадался, что тот обращается к собравшимся.