Знамя Быка - [14]

— И когда вы добрались до стены, то попросили часового спустить веревку, не так ли?

— Нет. У меня была своя веревка и абордажный крюк.

— Зачем они вам понадобились, если вы действительно прибыли от Гуидобальдо? — кастелян резко обернулся к своим людям. — Где вы нашли его?

Услышав ответ, Толентино с облегчением расхохотался:

— Хо-хо! — ликовал он, перемежая свою речь проклятиями. — Вы незамеченным миновали часового и успели пробраться внутрь крепости, а когда вас обнаружили, вы сказались посланцем Гуидобальдо, доставившим приказ о сдаче крепости, и еще стали дерзить насчет нашей скверной охраны. Ох-хо! Хитро задумано, но это вам не поможет — хотя жаль будет сворачивать шею столь изобретательному петушку. — И он опять расхохотался.

— Вы глупец, — отрезал Кастрокаро, — и рассуждаете, как глупец.

— Разве? Ну-ка, поймайте меня. По-вашему, Гуидобальдо выбрал вас своим посланником, потому что вам был известен тайный путь в замок. Взгляните, насколько нелепо такое утверждение. Вы пробовали объяснить, почему Гуидобальдо хотел, чтобы вы скрытно прибыли сюда, и сами же признали ошибочность подобного предположения. Но глупо утверждать, что посланнику герцога, доставляющему приказ от его имени сдаться войскам Чезаре Борджа и тем самым выполнить волю последнего, нужно было подниматься сюда тайным путем, рискуя жизнью. — Толентино рассмеялся прямо в побледневшее лицо Лоренцо.

— Кто из нас глупец, синьор? — зловеще глядя на него, спросил кастелян. Затем сделал знак своим людям: — Взять его и обыскать.

В одно мгновение его прижали лицом к полу. Но тщательный обыск ничего не дал.

— Неважно, — сказал Толентино, вновь укладываясь в постель, — против него и так достаточно многое говорит. Позаботьтесь, чтобы с ним ничего не случилось этой ночью. Утром он отправится вниз с того же склона, и, клянусь, куда быстрее, чем когда поднимался по нему.

И мессер Толентино улегся в постель, чтобы продолжить прерванный сон.

IV

Запертый в караульном помещении — поскольку человека, которому предстояло умереть на рассвете, не стоило отправлять в тюрьму, — мессер Лоренцо Кастрокаро провел, как легко понять, весьма беспокойную ночь. Он был слишком молод и слишком любил радости жизни, чтобы равнодушно расставаться с ней. За последние два года своей военной карьеры ему часто приходилось видеть смерть. Но то была смерть других, и до сего времени ему даже не приходило в голову, что и сам он может умереть. Еще вчера его не покидала уверенность, несмотря на грозившую ему опасность, что он останется цел и невредим. Да и теперь, лежа в темноте на деревянной скамье в караульной комнате, он не мог поверить, что конец близок. Катастрофа постигла его очень уж неожиданно, и кроме того, смерть, по его мнению, была событием слишком важным, чтобы прийти столь буднично.

Он устало вздохнул и поискал более удобное положение на своем жестком ложе. Он вспоминал о многих вещах: о детстве и матери, о товарищах по оружию и совершенных подвигах. Он видел себя то врубающимся в ряды противника под стенами Форли, то скачущим рядом с герцогом Валентино под Капуей, в той мощной атаке, когда был наголову разбит Колонна. До странности отчетливо он вспоминал, как выглядели мертвецы. Голос рассудка говорил ему, что завтра он будет выглядеть точно так же, но вообразить такое зрелище он был не в силах.

Затем он вспомнил о Бьянке де Фиорованти, которую уже не придется увидеть. Все последние месяцы он испытывал странную нежность к ней и в сладостной меланхолии сложил несколько весьма посредственных стихов в ее честь.

Что ни говори, ничего особенного у них не было; в его короткой жизни были любовные истории и поярче; но синьорина Бьянка вызывала в нем более возвышенное чувство, чем любая другая женщина, которую он знал. Отчасти этому способствовало то, что она — дочь знатного синьора, потомка великого рода, — стояла неизмеримо выше простого кондотьера, получившего в наследство лишь голову и шпагу. Он вздохнул. Как сладко было бы перед смертью вновь увидеть ее и излиться ей в своей любви, как лебедь — в своей предсмертной песне.

В эти роковые минуты мысли о ней занимали его куда больше, чем мысли о спасении своей души. Ему хотелось знать, услышит ли она о его кончине, а услышав, почувствует ли к нему сострадание или хотя бы просто вспомнит о нем добрым словом. Ему казалось странным, что он встретит смерть в замке, принадлежащем ее семье, однако он был рад и тому, что рукой, подписавшей ему приговор, не станет рука ее отца.

Наконец напряжение последних часов дало о себе знать, и он провалился в беспокойный, неглубокий сон. Когда же он проснулся, все вокруг было залито ярким светом утреннего солнца, проникающим сквозь высокие окна караульной. Заскрежетал ключ в замке, и, пока Лоренцо с усилием поднимался со своего жесткого ложа, дверь отворилась и вошел Бернардо, сопровождаемый шестью солдатами в полном вооружении.

— Добрый день, — вежливо, но несколько легкомысленно, словно забыв, какой день предстоял мессеру Лоренцо, произнес Бернардо.

— Вас ожидает куда более добрый день, — с добродушной улыбкой отозвался Лоренцо, и огрубевший за годы службы солдат невольно проникся уважением к молодому человеку.