Знамя борьбы - [2]

1. В. Гессен спрашивает:

"А в Петербурге как у вас с прикреплением?"

("Прикрепление" - отдача хлебной и продуктовой карточки в продовольственную лавку: дело очень трудное - надо успеть вовремя, а большая очередь!)

"Н.А. Котляревский, - говорю, - в Академии на чугунной плите чугуном припечатал!" Последняя ночь, завтра в путь. Собрали мы корзинку.

"А как же с блинами?" - жалко бросать. Заглянул я в окно: а на пруду лодки - сетками, как бабочек ловят, блины собирают.

VI

В Бресте подписан мир с немцами.Видел во сне М.И. Терещенко: на нём драная шапка и пальто вроде моего. А сегодня, слышу, его выпустили из Петропавловской крепости. Вчера сбрасывали с аэроплана бомбы на Фонтанке.

- Задавит, - говорят, - нас немец!

И называют число - 23-е марта:

- 23-го марта немцы займут Петербург!

Разбегаются: кто в Москву, кто куда. Улепетнул и Лундберг, чудак!

Третий день, как лежит С.П.: опять припадок печени. Горе наше горькое!

- Ф.Ф. Комиссаржевский сказал, что неделю назад сошёл с ума актёр А.П.

Зонов - помешался над вопросом: какой роман труднее?

И вижу: женщина с провалившимся носом, чёрная, караулит Зонова. Входит Л.Б. Троцкий, подаёт телеграмму - а там одна только подпись отчётливо по-немецки: "Albern"1.

VII

В Москве у Никольских ворот по случаю 1-го мая образ Николы завесили красной материей с надписью: "Да здравствует интернационал!".

"И вот без всякой естественной причины в несколько минут завеса истлела и стал виден образ: от лика исходило сияние".

- Яков Петрович Гребенщиков реквизировал дом на горе. Какая гора, я не знаю: очень высоко, - может, Эверест! И дом так устроен, что часть комнат - под горою и выходят окнами к морю. Мы выбрали себе комнату наверху. И оказалось, что это кухня, только совсем незаметно - без плиты, с особенными шкапами, в которых кушанье готовится само собой:

"Поставь, завинти, а через некоторое время вынимай и ешь сколько влезет"

- объясняет "инструктор" инж. Я.С. Шрейбер.

В кухне Яков Петрович не посоветовал нам селиться. "Берите, - сказал он, - другую комнату: здесь будет вам очень жарко".

И мы выбрали самую крайнюю, с огромным, во всю стену, окном на море. И вдруг шум, с шумом открылось окно. И вижу, подплывает корабль. А из корабля трое во фраках, один на Г. Лукомского похож, а другие - под Сувчинского: тащут какую-то: - совсем пьяная, валится! А меня не видят.

"Затянись!" - говорит Лукомский.

"А наши вещи?" - "Крепче - все".

И вижу корабли - уплывают: корабли, как птицы, а белые - как лёд.

VIII

Я пишу отзывы о пьесах и читаю. И когда читаю, почему-то всем бывает очень весело и все смеются. Написанное откладываю для книги, которую назову "Крашеные рыла".

- в каком-то невольном заточении нахожусь я. Только это не тюрьма. А такая жизнь - с большими запретами: очень много, чего нельзя. Поздно ночью я вышел из своей комнаты в общую. Это огромная зала, освещённая жёлтым светом, а откуда свет, не видно: нет ни фонарей, ни ламп. Только свет такой жёлтый. В зале пусто. Два китайца перед дверью, как у билетного столика. Дверь широко раскрыта.

И я вижу: на страшной дали по горизонту тянутся золотые осенние берёзки, и есть такие - срублены, но не убраны - висят верхушкой вниз, золотые, листья крохотные, весенние. "Вот она, какая весна тут!" - подумал я.

В зал вошли пятеро Вейсов. Стали в круг. И один из Вейсов, обращаясь к другим Вейсам, сказал:

"Господа конты, мы должны приветствовать сегодняшний день: начало новой эры!"

"Господа конты! - повторил я, - как это чудно: конты!"

И подумал: "Это какие-нибудь акционеры: у каждого есть "счёт" и потому так называются контами. А сошлись эти конты, потому что тут единственное место, где ещё позволяют собираться". И, не утерпев, я обратился к Д.Л.

Вейсу (Д.Л. Вейс служил когда-то в издательстве "Шиповник"):

"Почему вы сказали: конты?"

И вижу: смутился, молчит.

"Я об этом непременно напишу!" - сказал я.

"Очень вам будем благодарны, - ответил Д.Л. Вейс, - у нас торговое предприятие".

И вдруг вспоминаю: не надо было говорить, что напишу - писать запрещено!

И начинаю оправдываться; и чем больше оправдываюсь, тем яснее выходит, что я пишу и, конечно, напишу. И совсем я спутался. И вижу: дама в сером дорожном платье - жена какого-то конта. Я ей очень обрадовался: я вспомнил, что эта дама помогала нам перевезти наши вещи сюда.

"И Б.М. Кустодиев тут, - сказала она, - он тут комнату снимает!"

Успокоенный, что дурного ничего не выйдет из моего разговора, я пошёл к входной двери. И тут какой-то шмыгнул китаец - и мы вместе вышли на маленькую площадку - Перед нами огромная площадь - гладкая торцовая. Жёлтый свет. А по горизонту далеко золотые берёзы. Китайцы старательно скребут оставшийся лёд.

"Это в Германии их приучили в чистоте держать!" - подумал я. И вижу, из залы выходит очень высокий офицер, похож на Аусема. Да это и есть О.Х.

Аусем, я его узнал. Но он не признаёт меня.

"Вас надо в штыки!" - сказал Аусем.

А я понимаю: он хочет сказать, что я должен отбывать воинскую повинность.

"Никак не могу!" - и я показал себе на грудь.

"У нас все заняты, - ответил Аусем, - одни орут... да вы понимаете ли: