Знамя, 2008 № 07 - [37]

И от стола отталкивает

И гавкает, гавкает Я радужка, спица

Я рваная тряпочка сердца

Христианская львица Римская девственница-

Волчица

Я красная девица

Но не всё, что снится,

Является в реальности Я страстная Псише

Я Расмуссен, Амундсен Нет, не то я актриса Я маленькая жирная крыса

Поражённая кариесом Под столом, Где см-ть сидит с набитым тьмой

И пищеводом и животом

И завтракает, завтракает И подведённые сурьмой

Глаза и брови у неё И я сейчас вопьюсь ей в пах

От ненависти

От ярости в ляжку * * * Моя милиция занимается айкидо.

Мне доподлинно об этом известно

От соседей по купе: они занимаются. Мальчику лет двадцать пять, метр шестьдесят, носик уточкой

Девочка, его жена, такая же

Бледноволосая, бледнолицая

Хорошистка или троечница.

Какие-то покемоны.

Долго не могли усесться

Махали платочками.

А потом как начал - по почкам

Мочить тех, кто ссут в неположенном месте,

Когда он находится на дежурстве. Девочка - бухгалтер в северной мобильной связи

Поженились три месяца

Но уже ездили на стрельбища

И там на пляже демонстрировали айкидо

Пока все не разбежались,

Таращились и крестились.

Они сворачивались и загорали.

Девочка сообщила: вообще-то

Это для защиты. Но если точно,

То внутренности разорвутся,

Так говорил наш учитель,

Но вообще-то, конечно,

Это чисто для защиты. Бедная бледнолицая

Ты моя нация, Леночка, моя милиция.

Едет в Рязань знакомиться С родителями своего ментёныша.

Они деревенские.

Денег мало, не могли приехать

На свадьбу в северную столицу,

Но приедут встречать на машине к поезду

В три часа ночи твою п.зду. Ты им влепи, Леночка,

Тренированной ножкой посреди их деревенской хари

Не боись, они нападают,

Волкулаки; ты ещё не ведаешь,

За кого вышла.

Так и бывает в кино, ещё - в боевом кошмаре,

Когда тебя заставляли оставаться до одиннадцати

А к шести

Ты уже шла на работу, а училась на вечернем.

Теперь у тебя обмороки.

Ты интересуешься у соседки по купе,

Она терапевт: отчего бы это?

Отвечает: голодная нервная

Ты бледна

Это нация, Леночка, еб.т тебя не по-детски и требует ответа.

Это нация так устроила

Твоему мужу ходить пешком два часа на работу.

Он п.здит пинками пьяных и удивляется,

Когда они, продвинутые, жалуются в прокуратуру,

Когда он их п.здит - в Рязани так не было.

В Рязани все сразу пугались и не ссали на рельсы.

А в этом поганом Калининграде

Сразу норовят в прокуратуру.

А ведь самим на дежурстве поссать негде.

Ходим ссать, как все, в парке.

Но один там срал. Мы его подняли на дубинки.

Он о-очень обиделся: ребят, вы чего?

Центр города, а посрать негде.

То ли дело было в Рязани. Все понимали. Он служил в Кёниге. Она к нему бегала.

Идиотка, не умеет сесть в купе,

Все время бьётся головой о верхнюю полку.

Вообще-то она впервые с детства едет поездом.

Зато они много раз ездили в Польшу автобусом.

Утром вернулись из вагона-ресторана,

Поели на пятьсот рублей,

Это ничего, дёшево,

Рассчитывали на большее.

А потом рассказали подробно меню

А потом айкидо

А потом он сказал, сколько получают его родители

В деревне - мама шестьсот, нянечка,

Папа полторы тыщи рублей, тракторист,

И эта дура-соседка, московский терапевт, сказала:

Нет, ну я не понимаю, как можно жить на такие деньги?

По мне и пятнадцать тыщ - маловато. Конечно, айкидо. В рыло им, в харю.

И все виды рукопашного боя, Которым Женю научили в милиции,

Маленького, с утиным носом. Нация, тебе не кажется, что здесь какая-то засада?

Ты, конечно, не желаешь этого слушать. Легче бухать в ресторациях

И бить по лицам кавказцев. Мои хозяева в Калининграде

Летом собирают грибы

Не для засолки, для спецпутешествий, нация.

Им немного за тридцать.

Они очень начитанные.

Такие подкованные.

Но если Женя ночью

Ткнёт дубинкой под рёбра

Или Леночка отключит сигнализацию -

Они расколются

И заплачут, и будут ползать

По полу захарканному

Такова простая сила и власть деревенского мальчика

Над высокомерным интеллектуалом,

Ищущим смысл жизни по Кастенеде,

В двадцать лет потерявшим и мать и отца и квартиру Крысиная мордочка Лены

Она какая-то нечеловечек Поэту положено быть с его народом

Давай, поэт, давай

Туда, где твоя нация

Ты назгул, поэт, ты не свой, ты не хвастай,

Ты Людвиг, блядь, людоед,

И этот, не могу вспомнить, шахид, вот!

Погибший от любви

Воюющий не на смерть, а на живот

Разрывающийся на звезду, на фашистский крест

Я тебя отвоюю у всех небес, у всех невест,

Нация

Хоть ты и совершенно безмозглая и безнравственная

Хоть ты и никому не нужна

Дурочка, поражена

В правах, дочка, сестра, жена

Это тебе всё кажется

Наконец очнись, давай отважимся

Встать, улыбнуться и накраситься

Сделать зарядку

А потом одеться и отправиться Попробуем отвязаться

Разведчица, маленькая разбойница Первая редакция * * *

Игорь Клех.Руководство по устройству эдема.

Об авторе | Игорь Юрьевич Клех, 1952 г.р., закончил филфак Львовского университета, год преподавал в школе и семнадцать лет работал витражистом. С 1994 года живет в Москве. Автор пяти книг прозы и эссеистики в России и одной в США. Неоднократно печатался в “Знамени” (“Письма Пушкина как источник”, 1996, N 6, “Чехов: Ich sterbe”, 2003, N 2, и др.). Лауреат премии им. Ю. Казакова за лучший рассказ года (2000).Публикуемая новелла является фрагментом неоконченной документальной повести “Хроники 1999 года”. Игорь Клех Руководство по устройству эдема Мой эдем находился на востоке Украины в городе Славянске. Устав от бесконечных скитаний, мой дед накопил денег и к выходу бабки на пенсию купил на его окраине глинобитный дом с участком, чтобы встретить с ней там закат жизни. За считаные годы они вырастили на практически голой земле райский сад, в котором я ребенком проводил почти каждое лето. В начале 1955 года бабка завела толстую тетрадь, озаглавила ее “Работы в саду, огороде и в доме” и составила список необходимого инвентаря и инструментов: от лопаты и садовых ножниц - до пилы и топоров, и от тачки и опрыскивателя - до бидонов для керосина и грохота для просеивания угля. Той зимой дед сделал скворечник, в котором весной поселился прилетевший скворец и принялся распевать песни. 20 марта дед начал копать землю под огород и копал ее двадцать дней. Бабка тем временем закупала семена и готовила рассаду. Вдвоем они посадили десятки саженцев, которые я помню уже тенистыми деревьями. До того участок просматривался из конца в конец, чему не могли помешать несколько старых деревьев и три выродившихся куста виноградной лозы. В шестидесятые годы он превратился в тропический остров, обнесенный оградой и утопающий в цветах и буйной зелени. Но не о своих впечатлениях и воспоминаниях я хочу рассказать, а о бабкиной тетради, о существовании которой и не подозревал до лета 1999 года. Мать призналась, что эту подаренную папиной старшей сестрой тетрадь она последнее время только и читает - только с ней она способна хоть как-то отдохнуть. Я заинтересовался, и она предложила мне взять ее с собой. Получив от нее тетрадь, я понял, что также могу бесконечно читать ее и перечитывать, раскрыв на любом месте. Больше всего на свете мой дед любил свою жену, социализм и книгу о Робинзоне Крузо. Но его любимой книге, над которой я в детстве скучал, я предпочту корявые записи в доставшейся мне тетради, на каждую строчку которых мое естество отзывается, как струна на удар по клавише. Потому что я не был никогда на необитаемом острове с Робинзоном и Пятницей, но и сегодня могу нарисовать по памяти план дома и сада в Славянске с такими подробностями, что взрослым и не снились. У меня такое впечатление, что бабкина тетрадь, которую мне хочется назвать книгой, выросла вместе с тем садом и остается единственным вещественным доказательством существования его когда-то на земле, более того - является потайной дверцей с кодовым замком для проникновения в него. Почерк у бабки, что у курицы лапой, и с годами все более. Когда же на страницы тетради пытается просочиться писарский почерк деда и протащить контрабандой бурсацкий юморок - вроде “рекомая” хурма и месяц “януарий”, - то немедля получает шумный отпор и вынужден поспешно ретироваться. Самое захватывающее для меня, когда в этот то скрупулезный, то фрагментарный дневник природохозяйственного круговорота год за годом проникают какие-то детали и эпизоды жизни нашей семьи и всей нашей родни. Отца в двадцать шесть лет назначают главным инженером большой стройки, дамбы на Каховском водохранилище, - бабка переживает и целует присланную сыном фотографию (“какой красавец!”), а кто-то то ли из родни, то ли из соседей зеленеет от зависти. Она выдерживает семена в содовом растворе, обдает их крутым кипятком, выносит рассаду в вазонах на солнце, “яровизирует” картофель и “кильчует” чубуки винограда. Первые всходы и первый стакан своей малины с молоком. Что-то побил мороз, что-то пожрал долгоносик. Дед таскает воду ведрами из уличной колонки для полива, окуривает сад и опрыскивает его парижской зеленью и бордоской жидкостью. Виноградные галереи и шпалеры, сорта винограда Мадлен, Анжеван и Шасла, помидор Ополченец и георгин Петя Говорков, вьющаяся роза на фасаде дома, под окнами розарий, мальвы и - боже! - маттиола и душистый табак, благоухающие от заката до рассвета, берлизовские огурцы уродились, а борщаговские сникли, в мае зарезали Машу, а в ноябре закололи Васю, мясо замариновали, а сало засолили, - первый год держали поросят, потом завели курятник и вели учет яиц, - гуси морковку поклевали, разложенную для просушки, кто-то спер лопату, купили угля две тонны на зиму, а также воз дров и навоза. Скворцы прилетают и улетают, корни виноградной лозы откапываются и прикапываются, зимние рамы выставляются и вставляются, то засуха, то грозы, то обледенение - листья капусты, как жестяные. Дед строит новую уборную. И вдруг - театр какой-то на гастролях, бабке представление не понравилось. Каждое лето поездки на соляные озера искупаться, на Северный Донец покататься на лодке, в Брусино по грибы (бабка тоскует по лесам Псковщины, откуда родом). По пути в Сибирь в 56-м и обратно в 59-м у них останавливается наша семья, первые записи обо мне, посадили яблоньку, названную моим именем, - самую урожайную. Тогда же стали внуков к себе забирать каждое лето. Сами ездят в другие города проведать родных, навещают в больницах, с нетерпением ждут писем, рассылают поздравительные открытки, посылки посылают и получают, денежные переводы от отца, покупают себе зимние пальто по цене двух стиральных машин или двух тонн арбузов каждое (то ли пальто уж больно хороши, то ли цены на мануфактуру в стране заоблачны). Арбузы у них свои, и дыни, и все остальное тоже, по мандарины включительно. Торговать никогда не умели, но к концу пятидесятых освоили нехитрый торг по демпинговым ценам, чтобы не стоять. Бабка продала как-то розы на базаре аж на десять рублей старыми - выгодное дельце! Стали излишки продавать соседям по улице корзинами и ведрами. По трехпроцентному займу выиграли раз пятьсот рублей. Купили деду фетровую шляпу и костюм, а бабке с дочкой мадаполаму (пришлось очередь с шести утра отстоять на другом конце города). Любопытнее знаковые покупки, в которых отражается резкий рост благосостояния и комфорта. Шифоньер за тыщу рублей, электродуховка, фотоаппарат, пылесос и стиральная машина с отжимом (бабка отдыхает!), в 59-м году телевизор (пришлось поставить настоящую корабельную мачту для антенны в саду, дед выбегал ворочать ее за рукоятки, как перископ, ловя блуждающий сигнал), затем стоведерный сварной бак для воды (служивший мне бассейном и макетом моря) и, наконец, в 62-м собственный водопровод во дворе (всей улицей на него скидывались) и длиннющий резиновый черный шланг для полива - какое облегчение (деду оставалось жить семь лет, а здоровым пять)! Последнее приобретение - газовая плита на веранде, и газовый баллон к ней на улице в железном шкафу с висячим замком. Можно заняться теперь виноделием и изучением итальянского языка. Но один за другим начинают болеть и умирать близкие (старший бабкин брат, революционер-нелегал с 1905 года, а после 1917-го крупный чиновник Наркомпроса - он их и соблазнил курортным Славянском; старшая сестра деда, жившая в Змиёве на десятине земли, доставшейся за двадцать пять лет службы в российской армии моему литовскому прапрадеду при Николае I). Бабка начинает сама болеть азартно, до смерти почти, жестокой межреберной невралгией с сердечными приступами, но она переживет деда на двенадцать лет, продаст дом и библиотеку и переедет к дочке в Ивано-Франковск. Свою невестку, мою мать, бабка недолюбливала и старалась не упоминать в своих записях - она считала, что ее сын заслуживает лучшей партии. Старшую сестру, жившую в Ленинграде, она упоминает только раз в связи с ее приездом погостить в Славянск. Необразованная вдова расстрелянного нэпмана, та успела походить в бриллиантах, и бабку это нервирует. Бабка вообще, мягко говоря, строга к людям, как и положено горбунье. У деда после Гражданской войны был один стеклянный глаз. Возможно, эти дефекты стали одной из причин невроза моего отца, терзающего его духа соперничества. Такая вот тетрадь, со скрытыми скелетами в шкафу, досталась мне от матери как напоминание о том саде, где я начинал постигать добро и зло. И где 31 октября 1955 года было очень тихо, на небе застыли кучевые облака и к полудню температура поднялась до плюс семи.