Знаменитый Павлюк - [12]

— Ну, военные, — поправилась девушка и уселась на табуретку, которая была ближе к двери. — Я к вам зашла на минутку. Может, вы мне чего присоветуете?

Человек пять сразу окружили девушку, разглядывали ее. Но она сидела не шевелясь и не раскутываясь, робкая, должно быть очень молодая.

— Я к брату сюда приехала, — несмело рассказывала она. — А брата нету. Он, говорят, к партизанам ушел. А я сама из города Красноярска приехала. Я там модисткой работаю. Ну куда мне теперь деваться?

Девушка склонила голову, пошевелила шаль. Похоже, утерла или смахнула слезу.

Суровые сердца дрогнули.

Семка Галкин поспешно слез с печки.

Старик Захарычев предложил девушке:

— Да ты раздевайся, чего же... Можешь пока остаться у нас. Погреешься. Покушаешь вот, чего у нас тут есть, — показал он на стол.

— Боюсь я, товарищи военные, — жалобно сказала девушка.

— Кого же ты боишься?

— Вас боюсь, товарищи военные. Вдруг вы меня обескуражите...

— Ну уж, обескуражим! — возмутился старик Захарычев. — Что мы, звери какие-нибудь, что ли?

И Авдей Петрович вмешался в разговор:

— Ты, девушка, не опасайся. Мы ведь не японцы какие и не кто-нибудь. Мы есть красные бойцы, партизаны. Разве мы можем себе такую глупость позволить?

— Вы-то, видать, старичок, — ответила девушка тоненьким голоском. Вас-то я нисколечко не боюсь. А вот эти, которые помоложе...

Авдей Петрович заметно обиделся, отошел к окну, замолчал.

Другие продолжали уговаривать девушку снять шаль, попить еще теплого чайку. Это с мороза хорошо — отогреть душу.

Но девушка была непреклонна.

Тогда Семка Галкин сказал:

— За всех я, конечно, не могу говорить и тем более ручаться. Но за себя я отвечаю. Залезай вон на печку, там тепло, уютно. Я даю тебе честное политическое слово, что я тебя не обижу. Я сознательный...

И горло его сжал спазм, голос задрожал.

Но девица только хихикнула.

Семка Галкин, однако, не обиделся и не отошел от нее. Дрожа всем телом, он стал шептать ей что-то на ухо.

Девушка доверчиво наклонила к нему голову. Потом вдруг слегка отвернула шаль и сказала довольно громко:

— Если б вы меня полюбили, тогда другой разговор...

— А я тебя полюблю, — жарким шепотом пообещал Семка. — Я даю тебе слово...

— Все равно, — вздохнула девушка. — Военным никак нельзя верить. Сегодня вы здесь, а завтра опять же в другом месте. И, во-первых, я не допускаю, что вы можете меня полюбить с первого взгляда...

Семка снова стал шептать ей в ухо что-то такое, чего не могли расслышать даже те, кто ближе всех стоял к ним. И опять сказал вслух:

— Я даю тебе слово. Я же сам из Иркутска. Я ничего не скрываю...

Но и после этих горячих заверений девушка не сдвинулась с места и еще плотнее укуталась в шаль.

В избе стало тихо, как-то особенно тихо.

И в тишине, как выстрел, прозвучал плевок Авдея Петровича.

— Где ж он, песий сын? — сказал Авдей Петрович про племянника и снова плюнул. — Глядите, как облепили девицу! Глядеть даже некрасиво. Срам...

И отвернулся к окну.

Девушка по-прежнему сидела на табуретке.

Семка Галкин опять зашептал ей что-то на ухо.

Авдей Петрович надел полушубок, стал подпоясываться.

— Пойду поищу его, поросенка. Где он может быть?

И только Авдей Петрович взялся за дверную скобу, как девушка вынула из-за пазухи бутыль с керосином и протянула ему.

— Вот вам, дядечка.

Потом она сбросила с себя шаль, распахнула полушубок. И все увидели Ванюшку Ляйтишева.

— Ах ты, подлая душа! — огорчился Авдей Петрович. — Даже родного дядю не пожалел, охальник! Говорит: «Вы, старичок, я вас не опасаюсь». Вроде, получается, я совсем уж не опасный и никуда не гожусь?..

И не мог сдержаться, захохотал, когда захохотали все.

Семка Галкин, сконфуженный, растерянный, полез на печку.

— А чего он говорил тебе на ухо? — спросил Ванюшку старик Захарычев, кивнув на Семку.

— Это секрет, — сказал Ванюшка. — Я чужих секретов не выдаю.

Отдышавшись на печке, Семка тоже засмеялся, как бы желая оправдаться.

— Мне сперва подумалось: может, действительно это модистка? Ну и что ж особенного?

— А уверял, что никогда не полюбишь меня, — напомнил Ванюшка. — А ведь без малого почти что полюбил...

Авдей Петрович опять зажег лампу.

В избе стало светло, просторно и весело. Общий смех взбодрил людей, освежил.

— Прямо как спектакль устроил, — похвалил Ванюшку сердитый Енотов. — Не хуже, как я в Благовещенске видел, в городском саду, еще при царе. Тоже там один все переодевался.

А Ванюшка уже при свете лампы прошелся по избе, подражая девичьей легкой походке, и пропел девичьим голосом:

Эх, подружка моя,

Что же ты наделала!

Я любила, ты отбила,

Я бы так не сделала.

При этом он помахивал над головой воображаемым платочком, смешно сгибал колени и обиженно вытягивал губы.

Все снова смеялись. И дядя смеялся.

А когда немного улеглось веселье, старик Захарычев, глядя на Ванюшку, сказал Авдею Петровичу:

— Артист.

— А что вы думаете? — не скрывая гордости, ответил Авдей Петрович. Свободно может быть артистом. Ведь не все же артисты от бога приехали, некоторые и пешком пришли...

— Это совершенно верно, — подтвердил старик Захарычев. — Очень просто может даже знаменитым артистом стать. Если его учить по-настоящему. А почему же? Будет артистом, как, допустим, этот самый...