Знаменитые русские о Неаполе - [2]
В отличие от Рима, Флоренции, Венеции, Пизы, Сьены, в Неаполе сегодня трудно представить себе тот архитектурный ландшафт, каким он увиделся нашим соотечественникам полтораста – сто лет тому назад. Это неизбежный удел всех крупных приморских городов; современная портовая инфраструктура переиначила неаполитанскую гавань до неузнаваемости. Давно уже нет набережных Кьяйя и Санта-Лючия, которые так любили описывать Батюшков, Баратынский, Муратов, Добужинский, которые так удавались кисти Щедрина, положившего начало целой художественной школе.
Но главное: крепко заснул после последнего извержения 1944 г. Везувий – основной (пренсипальный, как говаривали на западный манер в позапрошлом веке) элемент неаполитанского пейзажа. А ведь вулкан бодрствовал весь XIX и первую половину хх века, и многие персонажи данной книги (Батюшков, Щедрин, Гоголь, Герцен, Горький, Осоргин) встречали совсем иной Везувий, нежели мы, – Везувий активный, тревожный, будоражащий воображение. Степень активности вулкана была разной, но в любом случае она была несравнима с теперешней: «Везувий весь в огне по ночам» (Батюшков, 1819); «Перемена форм дыма от беспрерывного извержения, равно и перемена освещения и красок – зрелище ни с чем не сравненное…» (Щедрин, 1828); «Огромнейший фейерверк, который не перестает ни на минуту. Давно уже он не выбрасывал столько огня и дыма. Громы, выстрелы и летящие из глубины его раскаленные красные камни, все это – прелесть!» (Гоголь, 1838); «Вдруг вся громада Везувия страшно дрогнула, и широкий сноп ослепительного огня вырвался из жерла… Багровые шары высоко взлетели к небу посреди огненного дождя пепла» (Яковлев, 1847); «По мере того как садилось солнце, дым над жерлом Везувия краснел и струйка каленой и растопленной лавы медленно стекала по горе» (Герцен, 1848).
Интеллектуальная впечатлительность приезжих питалась не только мерцающей по ночам лавой Везувия, но и мертвыми остовами погибших под пеплом Помпей и Геркуланума. Рядом были и другие сильные раздражители: неспокойный вулканический остров Искья; крутые скалы Мизенского мыса и полумифологической Капреи (Капри); античные развалины в Вайях, Поццуоли, на соррентийском мысу; дымящиеся сольфатары Флегрейских полей; легендарные озера Лукрино и Аверно, где, по словам Вергилия, находился вход в ад, – все вместе это порождало особый культурно-психологический настрой, стимулирующий тягу к творческим экспериментам.
Не случайно именно неаполитанские берега побудили русских художников к масштабным историко-аллегорическим проектам. Уже немолодой Орест Кипренский сделал в Неаполе свою последнюю большую ставку: картина «Сивилла Тибуртинская» – о древней пророчице, предсказавшей цезарю Августу пришествие мессии. К несчастью для великого портретиста, искушение новой художественной формой не оправдалось – неаполитанская «Сивилла» обернулась в итоге самой большой неудачей художника. Зато в полной мере оправдался риск Карла Брюллова: замысленный на берегах Неаполитанского залива (хотя и написанный потом в Риме) «Последний день Помпеи» стал всеевропейским триумфом русской исторической живописи.
Надежда Лухманова сказала как-то о неаполитанцах: «Смех и слезы, религиозный экстаз и самый грубый реализм, мольба и злобная вспышка так мало разграничены у итальянцев, что даже не знаешь, где кончается одно и начинается другое». Нечто подобное писал позднее Николай Бердяев о противоречивости («антиномичности») «русской души». А в статьях и письмах Герцена можно найти просто текстологические совпадения в характеристиках и русских, и неаполитанцев: «Не умеем уладить ни внутреннего, ни внешнего быта… лишнее требуем, лишнее жертвуем… возмущаемся против естественных условий жизни и покоряемся произвольному вздору…»
Любопытно, что, сами того не замечая, многие русские гости непроизвольно начинают сравнивать неаполитанский берег с родной Россией. Гоголь любовно называет Неаполь Семереньками; Баратынский уподобляет нищих неаполитанских лаззарони русским блаженным… Но есть и совсем очевидные параллели: колоннаду неаполитанского собора San Francesco di Paolo редко кто из русских наблюдателей не сравнил с Казанским собором в Санкт-Петербурге. Ну а уж кони Клодта перед воротами Palazzo Reale – один к одному такие же, как и на Аничковом мосту…
Если даже повседневный Неаполь своим «неудержимым натиском жизни» (выражение П. Муратова) неумолимо вовлекал близких по духу русских в атмосферу всеобщего возбуждения, то что же говорить о самих неаполитанских праздниках! В «Письмах из Италии» Сильвестра Щедрина, педантично записывавшего свои неаполитанские впечатления, то и дело встречаются фразы такого типа: «Весь город как будто сошел с ума; везде стреляли из пистолетов, пускали разные фейерверки; везде народ прискакивал от шутих, пускаемых по земле…»
Очень схожи сделанные почти через столетие зарисовки Павла Муратова: «Живя в Неаполе, начинаешь понимать, какое непреодолимое отвращение от всего будничного, упорядоченного и правильного заложено в этом народе… Когда нет более значительных ресурсов веселья, он в воскресенье вечером раскладывает на перекрестке костер… Чтобы вышло как можно шумнее, туда бросают хлопушки… Зрелище получается действительно очень красивое, когда смотришь с какого-нибудь высокого места на огромный город и видишь вспыхивающие в синеве вечера бесчисленные костры, выбрасывающие высоко оранжевый дым и золотые искры». И далее – явная параллель с родным, отечественным отношением к жизни: «При такой врожденной любви к беспорядку естественно, что этот народ с трудом поддается основанной на законе гражданственности…»
«Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу, но зато уж на всю жизнь», писал Николай Гоголь. Притяжение Рима испытали на себе многие русские писатели, поэты, художники, историки и политические деятели, считавшие «Вечный город» своей второй родиной. По мнению Алексея Кара-Мурзы ни одна европейская культура не притягивала русских так, как культура итальянская. В своей книге Алексей Кара-Мурза собрал воспоминания и интереснейшие факты о пребывании в Риме Ореста Кипренского, Зинаиды Волконской, Карла Брюллова, Николая Гоголя, Ивана Тургенева, Бориса Зайцева, Павла Муратова, а также Николая Станкевича, Ивана Аксакова, Павла Милюкова и Владимира Высоцкого.
В книге доктора философии и автора монографий по истории русской общественной мысли Алексея Кара-Мурзы собраны материалы о пребывании во Флоренции и впечатлениях о «городе цветов» известных русских литераторов, художников, общественных деятелей XV-XX вв. Возможно, именно в воспоминаниях и дневниках влюбленных во Флоренцию Федора Достоевского, Петра Чайковского, Николая Бердяева, Михаила Кузмина, Александра Блока и кроется разгадка притяжения русских душ к этому краю великих творцов, синевато-фиолетовых гор и душистых фиалок.
Новая книга доктора философии и автора монографий по истории русской общественной мысли Алексея Кара-Мурзы посвящена Венеции. В исследовании собраны уникальные материалы о пребывании в Венеции известных литераторов, художников и общественных деятелей: Петра Чайковского, Михаила Врубеля, Александра Блока, Бориса Пастернака, Сергея Дягилева, Игоря Стравинского, Иосифа Бродского. Русские деятели культуры расставляют неожиданные акценты в понимании тонущей красоты Венеции, соединяя поэзию и звуки, архитектуру и живопись.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Ни один писатель не может быть равнодушен к славе. «Помню, зашел у нас со Шварцем как-то разговор о славе, — вспоминал Л. Пантелеев, — и я сказал, что никогда не искал ее, что она, вероятно, только мешала бы мне. „Ах, что ты! Что ты! — воскликнул Евгений Львович с какой-то застенчивой и вместе с тем восторженной улыбкой. — Как ты можешь так говорить! Что может быть прекраснее… Слава!!!“».