Знамение - [35]

Вид древнего города заставил Кондрата испустить такой тяжкий стон, что мужики, не выдержав, опять подскочили к нему, ухватив за локти. Испугались, что он упадет вниз с балкона. Но ошеломленный Кондрат, оттолкнув их, вскинул руку вперед и, указывая на город, с нажимом в голосе вопросил:

– Что это?

– Рязань, Евпатий Львович, – пояснили те и переглянулись, удивленные до крайности, – город наш родной. Али не узнаешь?

Глава десятая Новая жизнь

Не в силах справиться с нахлынувшей паникой, Кондрат вернулся в горницу, дополз до лежанки и рухнул на мягкую подстилку. Мужиков, что лезли помогать, отправил ко всем чертям и выгнал вон из комнаты, наказав до утра не появляться. Раз уж зовут хозяином, по неизвестным причинам, то пусть подчиняются. Оба бородача с поклоном удалились. А на их лицах он даже заметил некое подобие радости, видно от того, что «хозяин» пришел в себя и подает первые признаки жизни, пусть даже чертыхаясь и проклиная своих холопов. Они были ко всему привычные.

Кондрат же сам себе все еще боялся признаться в том, о чем подумал, узрев древнерусский город. Потому он и выгнал назойливых мужиков, ходивших за ним, как две бородатые няньки за несмышленым ребенком, – надо было обдумать создавшееся положение. Оставшись один и пролежав молча не меньше часа, Кондрат опять сел на лежанке и первым делом ощупал себя с ног до головы. Чувства его не обманули. Тело было самое настоящее, твердое на ощупь, но израненное и еще сильно болело от полученных ран. Только раны были совсем не те, которые могла нанести взорвавшаяся под ним мина и связка осколочных гранат. А это было последнее, что он увидел в своей жизни. От такого взрыва его должно было разнести просто в клочья. После такого взрыва не выживают. «А может, и разнесло? – опять подумал Кондрат, с сомнением проводя рукой по перевязи, от которой несло горьким запахом полыни, – и мне все это кажется. А я все же в раю, так как на ад это пока не похоже».

Но за какие заслуги Кондрат угодил на небеса прямиком из армии страны, где в бога официально не верили, он не мог себе представить. Да еще в рай. Только тут Кондрат вдруг стал замечать другие странности, на которые прежде не обратил внимания. Руки и ноги его стали чуточку короче, а на широком скуластом лице выросла окладистая борода средней длины. За время беспамятства он, конечно, мог обрасти волосами, они и без вмешательства мозгов растут, но если ему не оторвало руки и ноги, то почему он стал чуть ниже ростом? Кондрат от такого открытия даже привстал на доски пола и выпрямился, как мог. Определенно он стал чуть ниже ростом и раздался в плечах. Сейчас он был вполне себе коренастым и, по всему видно, сильным мужиком ростом примерно метр восемьдесят. Одетым в богато расшитую золотом холщовую рубаху и штаны, как в исподнее.

Ошарашенный таким открытием, Кондрат доковылял до свечи, почти истлевшей у соседней стены. Там он остановился и, опершись руками о столешницу, глянул на свое зыбкое отражение в затянутом слюдяной пленкой узком и высоком, как бойница, окне. Там, за окном, уже почти стемнело, и отраженное даже от неровной поверхности лицо было видно довольно четко. Разглядев это лицо, Кондратий вскрикнул.

Он не верил в переселение душ. Но из темного окна на него сейчас смотрел не просто Кондратий Львович Зарубин, офицер советской армии, старший лейтенант спецназа 334-го Отдельного отряда специального назначения ГРУ в Афганистане, исхудавший и заросший после ранения. Это он еще смог бы понять. Однако, если верить глазам, за окном никакого раскаленного солнцем Афганистана уже не наблюдалось, вместо него там была Рязань неизвестного века. А из окна на него смотрел совершенно незнакомый широколицый и скуластый мужик, косая сажень в плечах, заросший бородой по самые брови. Да, он тоже был исхудавший и заросший, как и Кондратий мог быть после ранения, НО… совершенно незнакомый.

– Господи, – пробормотал Кондрат, глядя на неизвестное отражение и ощупав свое лицо, – что же со мной приключилось?

Не в силах вынести этого на свежую голову, Кондрат крикнул во весь голос:

– Эй, кто там есть!!!

Спустя мгновение дверь в горницу открылась, и на пороге появился заспанный Макар, словно и не уходил никуда, а спал тут же под дверями.

– Что приключилось, хозяин? – поинтересовался тот.

– Тащи что есть выпить, – приказал Кондрат.

– Знахарка не велела хмеля пить покудова… – робко попытался перечить Макар, переминаясь с ноги на ногу, но Кондрат, отвернувшись от окна, рявкнул на него так, что у Макара душа ушла в пятки при виде озверевшего за мгновение хозяина.

– А ну быстро тащи хмельного! И закуски какой!

Макар испарился, посчитав за благо больше не спорить с выздоравливающим хозяином, который был сейчас в такой ярости, что сам напомнил ему дикого медведя. Да и рука была у хозяина тяжелая, это все слуги знали. Спорить с ним можно было недолго, и только если он находился в пьяном беспамятстве.

Не прошло и пяти минут, как на столе перед Кондратом, заботливо передвинутом к лежанке с помощью возникшего из ниоткуда Макара, стоял кувшин с каким-то пойлом и чаша с рукоятью, похожая на небольшой ковшик, а на широком блюде ломоть закопченного мяса и краюха хлеба, обрамленная набором из разносолов. Догоревшую свечу тоже сменили на новую, отчего в комнате стало светлее.