Знакомьтесь - Балуев! - [5]

Да, она робела здесь, в институте, бывшая Дуська–арматурщица. Нечто подобное она пережила еще там, на стройке.

Как–то она обнаружила широкие зазоры между стыками железобетонных балок эстакады. Потрясенная обнаруженным вредительством, Дуська в ужасе бросилась в стройпартком. Инженер, обидно усмехаясь, объяснил ей суть законов физики. Она виновато слушала. Оказывается, тяжелые, мертвые балки ерзают, вытягиваются и сокращаются, словно живые тела, так же как и ртуть в термометре, по тем же законам. И только предоставленная им свобода в температурных швах предотвращала разрушение балок от этой неодолимой силы движения.

В маленькой Дуське жило тогда жестокое, злое и заносчивое предубеждение против интеллигенции.

— Они кто? Прослойка! Между кем и кем? Вот то–то же! Ходят важные, вроде снабженцев, и все у них советы выпрашивают. Подумаешь!

— Ты чего махаевщину прешь?

— Ничего я не пру, даже наоборот, согласная. Пусть спецам и платят много, и рабочие карточки, и ордера на одежу, и даже лошадь прикрепленная. Начальники они мне, пожалуйста. А в чем другом я от них независящая.

— Ну и дура!

— От такого слышу. Обучаться по специальности — сколько угодно, пожалуйста, но чтобы воображать после этого, что они что–то такое особенное, такого не будет!

— Всякий человек должен быть особенным, но не из каждого интеллигент получается.

— Раз вуз, значит, интеллигент.

— Интеллигент тот, который свое дело знает, — раз, и еще знает, что человек — высшая форма организованной материи, и за одно это каждого человека уважает.

— Если уж организованный, так только партией, — торжествовала Дуська, — а вовсе не ими, интеллигенцией.

К себе Дуська относилась беспечно и с озорной бесшабашностью уклонялась от всего, что могло как–то облегчить ее трудную жизнь.

— Ты, Дуська, потребуй от коменданта. Раз нет одеяла, пусть хоть топчан поближе к печи отведет.

— А на кой мне? Я же матрацем накрываюсь, а сама на стеганке сплю, так даже теплее.

— Дуська, есть путевка на курсы лаборантов по бетону!

— Вот еще, была охота рабочую карточку на служащую сменять! Что я, глупая?..

— Дуся, позвольте вас пригласить!

— Ну тебя! Потею я от танцев в духотище.

— А зачем тогда в клуб ходишь?

— Поглядеть, посмеяться, как вы выдрючиваетесь.

— Ты циник, Дуська.

— А ты медник.

Но когда полюбила Павла Балуева, объявила девчатам твердо:

— Вы на этого парня больше не глядите. Я его на себе женю. Обязательно!

И она же сказала Павлу, когда он, томясь от застенчивости, молчаливый и робкий, бесконечно гулял с ней по барачной улице, занесенной сугробами:

— Ну, долго мне с тобой тут мотаться каждый вечер? Ну–ка, вот что! Посидим в тепляке, что ли. — И Дуська повела его в пустой цех, где за соломенными щитами стояли мангалы, обогревавшие бетон, села на поваленный щит, расстегнула полушубок, посоветовала: — Ты прижмись ко мне, так теплее. — И потом сказала, закрыв глаза: — Паша, я на все решившая. — Ободрила: — Ты не бойся, может, ты у меня не первый.

Когда же Павел, счастливый, тряс ее за плечи и спрашивал взволнованно: «Ты что же врала, дура?» — она сказала с торжествующей усмешкой: «А что? Это теперь неправда, да?»

— Да ты подумай, чего я понаделал!

— А чего мне думать? Ты думать обязанный.

— Ладно, распишемся, — сказал Павел. — Чего уж там! — И спросил, как бы извиняясь: — Выходит, ты только для этого меня обманула?

— Ага. А то как же! Я, знаешь, очень твердая. Раз тебя высмотрела, значит, на всю жизнь.

Евдокия Михайловна не боялась признаться себе в том, что пока она только аккуратная копировщица чужих знаний, лабораторная кухарка. Но в институте держалась с суровым достоинством.

Чем больше она приобретала знаний, тем сильнее росло в ней чувство протеста против того, что величайшие достижения науки невозможно еще быстро и широко обратить на нужды промышленности.

— Ты пойми, — убеждала она мужа, — около миллиона гектаров железных ржавеющих крыш! А тут прозрачная пластмасса, легкая, вечная. Чердаки можно оборудовать в оранжереи, летние сады, и там будут гулять дети. — И она положила в руку Балуева прозрачный брусок авиационного материала.

Павел Гаврилович, сощурившись, глядя сквозь брусок на жену, осведомился:

— Почем кило? — Выслушав, вздохнул: — Тэк-с… — Бросил брусок на стол. — Не пойдет, дорого. — Сказал снисходительно: — Вам бы в начальство моего калькулятора, он бы научил вас правильно экономически мыслить… — И произнес мечтательно: — Спиртишка бы полцистерны разжиться. Ставили причалы в ледяной воде. Резиновых сапог не хватает, так вот в качестве заменителя… — Усмехнулся. — Из спирта искусственный каучук добывается. — Подмигнул. — Видишь, я тоже сведущий в вашем деле. А то, выходит, научный метод имеется, а сапог в наличии нет. — И похвастал: — Моя химия простая. Флотские шли мимоходом, вдруг — стоп! Что такое? База. Вот какие мы химики.

На обороте обложки своего дневника Евдокия Михайловна написала слова великого Павлова: «Не давайте гордыне овладеть вами, из–за нее вы будете упорствовать там, где нужно согласиться, из–за нее вы откажетесь от полезного совета и дружеской помощи, из–за нее вы утратите меру объективности». А ниже этой цитаты, от себя добавила: «Время — это жизнь».