Знак Зверя - [2]

Я слышу чьи-то голоса:

- Он уходит... Приготовьте электрошок...

- Есть! Готово.

- Проверьте, как он.

- Он... - голоса обрываются.

Я. Не знаю. Что значат эти слова и почему я чувствую этот холодный электрический пульс? Я не знаю... Глава 1. Погружение в Ад

...На этом месте я всегда просыпался. Просыпался в полной уверенности, что не впервые вижу этот сон. А самое обидное, что я никогда не успевал толком что-то ответить, приходя в себя под одеялом смятой постели.

Маршрут на кухню. Три или четыре часа ночи, кухонный стол, блевотно-горький чай и сигареты, одна за другой... Я каменным истуканом сижу за этим самым столом и занимаюсь крайне неблагодарным занятием - жру самого себя.

Самодиагноз - всегда очень жестокое и болезненное занятие. Но я пробую, с упорством маньяка пробую разобраться в самом себе, своей боли и страхе, постоянно пытаясь ответить на один-единственный нехитрый вопрос: почему небо синее, вода мокрая, а моя жизнь так и продолжает оставаться такой странной и бессмысленной пьесой...

Уже ближе к вечеру я отправляюсь в маленький бар в подвале, куда ведут несколько ступеней, выщербленные пьяными ногами тысяч посетителей. Я не был здесь добрые пару лет и мне сейчас крайне интересно, что там, внутри.

Я открыл его давным-давно, еще в пору студенческой юности, и с тех пор оставался его постоянным посетителем. Слава богу, здесь не менялось ничего. И пять, и десять лет назад все было точно так же, по-совковому серенько и уютно.

Когда-то в этом баре собирались ветераны всевозможных войн и локальных конфликтов. Поначалу это была классическая афганская тусовка, в которой временами попадались самые невероятные раритеты. Вьетнам, Куба, Сирия, Египет, Афган... Складывалось такое впечатление, что наши бравые парни как-то очень незаметно, но успели облазить весь мир. Совсем немного, пара кружек пива, грамм сто водки, и начинался проармейский базар-вокзал, густо перемешанный болью, воспоминаниями, грязью окровавленных бинтов и выхлопом перегара, придавленного дымом дешевого табака.

Темы для разговоров, как правило, избирались в двух направлениях: какие-то конкретные эпизоды пережитых операций и общетехнические базары об искусстве убийства. Смешно, но мы до хрипоты спорили, как круче убивать, разрезая горло противника армейским штык-ножом или ломая захватом шейные позвонки.

Упаси бог, если кто-либо из залетных бродяг смел вякнуть одному из нас что-то поперек! За столиками этого бара было негласно принято не путать рамсы. А неученых учили очень жестоко.

Однажды на моих глазах одному чересчур заборзевшему чуваку отхватили ножом мизинец, пригрозив отрезать и яйца, если этот мизинец он сам же не сожрет. В итоге чувак глодал свою собственную плоть до тех пор, пока его не вырвало прямо на столик. Побелевшего чувака малость повозили фейсом по блевотине, перетянули тряпкой кровоточащую руку выше локтя и выкинули за дверь.

Заканчивались эти посиделки всегда одинаково: мы надирались до последней невозможности, разбивали пару кружек и затягивали хором какую-нибудь замшелую песню...

В этом месте было невозможно не надраться. Каждый раз заходя в бар, я клял себя последними словами, но что-то тянуло меня в эту пьяную пустоту, где в пылу беспредметных споров, ругани, драк, воспоминаний и пьяных слез я как будто возвращался туда, в тот ставший болезненно родным мир промозглой сырости окопов и неутихающей стрельбы.

И лишь тяжким похмельным утром я вспоминал, что давным-давно не в горах и мне не нужно сиюминутно вздрагивать в ожидании выстрела с ближайшей высотки, что сейчас я студент, нормальный советский студент...

- Какие люди! - приветствует меня голос из самого темного угла. - Как говорится, один, без охраны и, что характерно, до сих пор на свободе!

Это Петрович. Я помню его. Самый гадский и занозистый завсегдатай заведения, бессмертный и неспивающийся Петрович. Он встретил меня так, как будто мы расстались только вчера:

- Пить будешь?

Я молча пододвигаю свою кружку, он так же молча добавляет туда изрядную дозу водки.

Ерш. Петрович никогда не изменяет своим привычкам. Одна из них: "Пельмени посуху не ходят..." Выпили, поморщились, выдохнули, закурили. Вот сейчас Петрович полезет под кожу...

- Давненько тебя не было...

- Давно...

- У тебя, слышал, неприятности?

Полез, зараза... Откуда он все знает?

- У меня всегда неприятности.

- Это точно. Между прочим, сам всегда нарываешься. Зачем руки-то ломал? Дал бы просто по репе, и все было бы пучком.

- По репе? А замочил бы?

- Ax да! - вспоминает Петрович. - Ты же этот... Вас же не учили просто по морде... А чтоб сразу, в могилу! Вот теперь и хлебай дерьмо.

Тут я начинаю звереть:

- Я-то расхлебаю... Ты сначала в своем дерьме разберись, старый хрыч!

Петрович ржет. Эта скотина специально меня заводит, чтобы заглянуть в "глаза зверя", как он это называет.

-Ух, каков волчонок! Молодца... Не теряешь хватку, не теряешь. Давай-ка еще по одной...

Дали. И еще раз дали. В голове зашумели двигатели неопознанных аэропланов, а язык потянуло на откровения:

- Я тебя, Петрович, убью когда-нибудь за твои поганые выходки.