Знак Зверя - [36]

Хотя о ней писали многие. За тысячу лет до него один китаец... «С древности самой встречали осень скукою и печалью. Я же скажу, что осени время лучше поры весенней...» — и про журавлей, ясность воздуха, лазурь, иней, холод, который бодрит.

И все-таки осень — это: уны-оэ! чаро, чаро... Интересно, пробьются они в магазин?

Уны-оэ... Как давно не держал в руках книгу.

Уны-оэ... А Колька — свинопас. Он никуда не пойдет... Уны-оэ. Ну и пекло. «С древности самой...» ...в руках книгу.

Но кажется?.. — Черепаха открыл глаза, сдвинул на затылок панаму и оглянулся. На него смотрело темное окно.

Помедлив, он встал, спрыгнул на землю, пересек дорогу, прошел к длинному деревянному зданию, поднялся на крыльцо, взялся за ручку, потянул на себя — дверь была заперта. Он потоптался на крыльце, прильнул к окну, отгораживаясь ладонями от солнечного света, и увидел стол, заваленный газетами и журналами, стулья, обтянутые красной клеенкой, и железные стеллажи, туго набитые книгами.

...Знакомая зеленая обложка с коричневой еловой веткой, — если эту книгу открыть, увидишь странного охотника в очках, с профессорской бородкой, с крапчатым вислоухим псом, ружьем и блокнотом. На следующих страницах глухари, лоси, охотники, камни, капли, былинки, кочки, старая липа, кукушка, самовар, скворец, цапля, шалонник, рыбаки, морошка, хлеб, соленая рыба, солнечный луч.

Серо-голубая обложка. На корешке буквы тугого, бутонного имени.

В поле темно, ветер, сумрачно-красная луна встает над черными полями, потные пахучие бока Кабардинки. И лироподобное тело Аси, голые колени баб, стирающих на плотине серые рубахи, — колени грубые, красные, но магические...

Черепаха оторвался от окна, обернулся.

— Что там? — шепотом спросила женщина, поднимаясь на крыльцо. От нее повеяло душистым потом.

Черепаха хотел ответить: книги, но только пожал плечами.

Улыбнувшись, женщина вынула из кармана ключ, вставила его в замочную скважину, открыла дверь и прошла в библиотеку, а Черепаха спустился с крыльца в пышущий азиатский день и вернулся на грузовик.

Закупочная команда пришла с пустыми рюкзаками. Мухобой сказал, что все-таки Азия столкнулась с Кавказом, — витрина разбита, магазин заперт, чтоб им......... Мотор завелся, машина тронулась и понеслась, грохоча бортовыми замками, в батарею.

Жаркий день закончился душным вечером с красно запекшимся на западе небом. За горизонтом потянули небо на себя, и кровавый рубец исчез, а на востоке высеклась крупная яркая искра — и не погасла; небо помрачнело, и еще два огня вытекли и зависли над степью; и скоро вся иссиня-черная твердь от южных до северных и от восточных до западных пределов оросилась звездами.

Город уснул под сентябрьскими звездами, и Черепаха вновь вышел за шлагбаум и побрел по равнине, голой и рыхлой, зашагал под тусклым небом, боясь оглянуться, — но тут же и провалился в палатку, полную голосов, топота, стука, отшвырнул одеяло и увидел полуголых людей, хватавших куртки и штаны, и спрыгнул вниз.

— Быстрей! — крикнул лейтенант.

Черепаха оделся, взял ремень с подсумком, клацнул пряжкой.

— Быстрей! Быстрей! — покрикивал лейтенант. Черепаха снял автомат с коечной спинки.

— Быстро!

Одевшиеся солдаты выбегали из палатки и спешили к двум грузовикам. Моторы работали, шоферы курили в кабинах. По двору батареи метались лучи фонариков, комбат звал прапорщика, а тот почему-то не откликался, комбат матерился, по твердой земле сухо стучали подметки и каблуки, звякало железо, от города доносился рев, было темно, тепло. Мимо промчалась машина, полная людей, за ней вторая. Неожиданно из темноты вырвался тягач, он замер перед мраморной стеной, на землю неуклюже соскочил толстый человек в шлемофоне; он прошел мимо грузовиков во двор, сорвал шлемофон и закричал:

— Барщеев!

Это был подполковник Поткин.

— Барщеев!

— Товарищ подполковник?

Поткин резко обернулся и закричал, взмахивая шлемофоном:

— Ты паччему?! До сих пор!.. Быстро!!

Комбат вновь окликнул прапорщика, но ему никто не ответил.

— Да на кой он тебе!!! — закричал подполковник. — Он остается?.. Так... Что? Зачем? Быстро! Вперед!

Возле машинного парка в темноте гудели моторы, лязгали гусеницы, двигались люди, раздавались крики. Все машины были слепы, нигде не вспыхивали желтые круглые огни, — только в кабинах и на башнях иногда красно взрывалась спичка и зажигалась сигарета. К парку прибывали машины с людьми и приходили пешком колонны.

Артиллеристы, приехав, разошлись по своим тягачам.

Корректировщики, лейтенант и Енохов, увешанные оружием и боеприпасами, с переносной радиостанцией и вещмешками, набитыми сухими пайками, отправились к колонне пехотного батальона, — теперь до конца операции они будут с пехотинцами и пойдут с ними в горы и кишлаки, чтобы по рации направлять огонь батареи.

Мухобой и Черепаха полезли на броню своего тягача. Это был командирский тягач, на нем ездил комбат или старший офицер батареи, если комбат уходил на корректировку. Командирский тягач был выше и больше рядовых тягачей, к его корме не цеплялась гаубица, на башне стоял крупнокалиберный пулемет, внутри размещалось множество артиллерийских приборов, три радиостанции, цинковые коробки с патронами, ящики с гранатами, пулеметные кассеты.