Знак ворона - [8]

– У них больше нет армии, чтобы лезть на Границу, – напомнил я. – Машина Ноля разнесла ее в пух и прах.

Тноту аргумент не убедил.

– Ну да, – нехотя согласился он. – Но разве оттого легче?

* * *

– Капитан-сэр, прибыл утренний курьер, – безмятежно отрапортовала Амайра. Она шмыгнула ко мне и оставила на столе стопку конвертов из бурой бумаги.

Как и многие дети в Валенграде, она осталась сиротой во время боев за Стену. После Осады я посчитал своим долгом дать работу хоть нескольким из них. Но они один за другим удрали, умерли или оказались прожженными лгунами. А Амайра осталась и работала до сих пор.

– Как думаешь, мне что-нибудь из этого понравится? – указав на стопку, спросил я.

– Приглашение от майора Ненн. Она зовет вас пойти с ней в театр.

– Она прислала что-нибудь для тебя?

– Сегодня – нет, – уныло ответила Амайра.

Ненн полюбила ее и постоянно что-нибудь привозила, когда возвращалась из Морока.

Постоянно растущая коллекция диковин включала длинный палец с четырьмя суставами, ползавший сам по себе, камень, кричащий, если его погладить, и неразрушимого кузнечика, застывшего посреди прыжка. Колдовское дерьмо. Хотя вреда от него нет, если только не придет в голову его глотать.

– Может, и к лучшему, – заметил я и принялся копаться в бумагах.

– Капитан-сэр, можно мне пойти с вами в театр?

– Нет времени на театр. Слишком много работы, отдыхать некогда.

Бессонница и усталость после ночных приключений будто молотом били по голове. Надо выпить еще кофе.

– Но пьеса про Осаду! Я слыхала, у них кукла ну точно как Шавада, а внутри люди на ходулях, и они двигают куклу жердями!

Тнота рассмеялся – будто высыпали горсть камешков. Я оставил бумаги, мрачно посмотрел на него.

– У них крепкие нервы, тащить эту дрянь сюда, – заметил я. – Вряд ли хоть кто из гребаных актеришек слышал, как воет небо, пока не попал сюда.

– Гребаных актеришек! – с удовольствием повторила Амайра.

– Следи за языком! – буркнул я.

– Так точно, капитан-сэр! – выпалила она и, поколебавшись, добавила: – Капитан-сэр, с вами все в порядке? Вы плохо выглядите. Вам принести яиц или вина?

Девочка права. Мне скверно, и это не просто от усталости, а гораздо серьезнее. К усталости я привык. Большую часть ночей я спал по четыре часа, а иногда обходился и без того.

Я заморгал и вспомнил, что со мной говорят.

– Ваш сын опять заснул пьяным на ступеньках прошлой ночью, – сурово поведала Амайра.

Сын. Эх. Он теперь – мой сын. Старик по имени Глек Малдон в детском теле. До того, как Шавада изувечил его и сделал «малышом», Глек был вторым величайшим спиннером своего поколения. Я отстрелил ему половину лица, и потому, в некотором смысле, ответственен за него. Выглядит он как ребенок, а мне обычно не задают лишних вопросов, так что считают его моим отпрыском. Хороший повод держать Глека поблизости.

– Кто-нибудь уложил его спать?

– Нет. Он отказался идти, а потом наблевал на ковер и пропал. Я не знаю, где он теперь.

Я пожал плечами. Глек всегда делает, что ему заблагорассудится. Мои слова ему в одно ухо влетают, а в другое вылетают. Мучаясь угрызениями совести из-за того, что донесла, Амайра с облегчением удрала из кабинета. Да, ее проворству и живости можно только позавидовать. Невинный бесенок. Она говорила, что ей четырнадцать. Хорошо, если ей хотя бы двенадцать исполнилось.

– Босс, а ты дерьмово выглядишь, – заметил Тнота.

Как достало это слышать! Тнота уткнулся в бумаги на столе перед собой. Он всегда делал так, когда хотел сказать гадость.

– Босс, может, тебе поспать?

Поспать надо, но я не хочу – по той же причине, по какой не допускаю фос-ламп в кабинете. Я знаю, что поджидает меня в темноте. Когда я закрою глаза, то обязательно увижу ее. Объятая светом, она всегда тянется ко мне во снах, умоляя о помощи. Я протяну к ней руки, и наши пальцы пройдут друг сквозь друга, как дым.

3

– Сильно болит? – спросила Амайра, глядя на мои предплечья.

Я сидел напротив нее за столом и поедал свиную грудинку, запеченную в хлебе.

– Что болит?

– Ну, татуировки. Сильно?

– Их бьют, втыкая в человека иголки. Много раз. И болит оно именно так, как ты подумала. То есть сильно. У тебя разве нет работы? – сказал я.

– Хм, – изрекла Амайра. Она нахмурилась, но из-за стола не встала.

– И думать забудь, – посоветовал я. – Ты еще слишком молодая. Если обнаружу, что кто-то набил тебе тату, уши ему оторву.

– Но почему?

Какой докучливый ребенок. Хотя по моему опыту, дети только такими и бывают. У Амайры смуглая кожа, иссиня-черные волосы жительницы пустынного оазиса, но глаза голубые. То есть был кто-то в роду и с северной стороны. В Валенграде можно найти людей всевозможных цветов и оттенков, и смешанной крови хоть отбавляй. Обычное дело. Амайра никогда не говорила о родителях. Я уважал ее молчание.

– Потому что когда ты метишь себя, это навсегда. А я видел много людей, жалевших о плохих татуировках.

– Мне эта нравится, – сказала Амайра и указала на ворона, сжимающего в лапах меч.

– Уж поверь, эта – больнее всего.

Я уже прогрыз буханку с грудинкой до половины. Макал в холодный соус и жевал. Отчего-то когда не спишь, все время хочется есть. Иногда я ел шесть раз в день. Но еда не проясняет мозги, не помогает вспоминать. А память трещит, шипит и подводит. Все как в тумане.