Знак вопроса, 2005 № 01 - [81]

В тот же день учитель окончил занятия раньше обычного, всех отпустил, а Аристомену велел остаться.

— Опять пороть будешь? — расстроился Аристомен. — Хватит уже с меня шишек на сегодня.

— Больше я тебя не трону, хоть сожги ты эту школу, — ответил учитель. — Пойдем со мной.

«А ведь сожгу когда-нибудь», — подумал Аристомен.

Они пришли на агору в дом, где собирался совет Андании — девять старейшин. Аристомен знал их и в лицо и по именам, как, впрочем, и любой горожанин. Навстречу ему поднялся с кресла Дамис — самый уважаемый человек в Андании, дед которого отличился в последнюю войну, проигранную спартанцам, — и Аристомен даже опешил от такой чести.

— Значит, это ты Аристомен, сын Никомеда? — спросил Дамис.

— Я, — смутившись, сознался парень.

— Отец может гордиться тобой, ты настоящий воин…

Аристомен совсем смутился.

— …Ты достоин своего предка, — продолжал Дамис.

— Какого?

— Геракла.

— Мой предок Эпит, я из рода Эпитидов.

— А Эпит — из рода Гераклидов, — объяснил учитель.

У Аристомена запрыгало сердце от счастья.

— А здорово ты навалял этому паршивцу, я видел, — рассмеялся Дамис. — Впрочем, это бесполезно. Спартанца кулаками не перевоспитаешь. Драка для него обычное времяпрепровождение. Он становится похож на человека только на погребальном костре. Сколько тебе лет, Аристомен, сын Никомеда? — уважительно спросил Дамис.

— Кажется, девять, я не считал.

— Верно, девять, я проверил в списках граждан, — сказал Дамис. — Ты знаешь, что палестру наши мальчики посещают с десяти?

Аристомен кивнул.

— Для тебя мы постановили сделать исключение. Завтра ты после обеда пойдешь в палестру и найдешь там Феокла. Он будет твои наставником: научит борьбе, метанию диска, копья, он натренирует тебя в беге и покажет, как обращаться с мечом и щитом. Сами имена твоих родителей: Никомед, Замышляющий победу, и Никотелея, Выполняющая ее, говорят, что ты должен прославить Мессению небывалым подвигом.

— А занятия в школе? — спросил Аристомен.

— Хватит с тебя знаний, — решил Дамис. — Мы должны скинуть ярмо спартанцев. Сейчас нам нужны воины, а не ученые, ковыряющие стилом в носу.

— Но тогда мы сами станем спартанцами, — оправдал себя Диад.

— Не станем. Стольких бездельников Пелопоннес не прокормит, — сказал Дамис и опять рассмеялся.

Вечером Аристомен признался Ксенодоку:

— Честно говоря, я не знаю, стал бы драться, если б знал, что он спартанец. Я принял его за бродяжку. Из такого плаща, какой был на нем, вышло бы две хороших сумы.

— Но теперь-то ты знаешь, что не слабей его. Теперь тебе чего бояться? — сказал Ксенодок и заснул…

БЕТА

Если на торгашеский манер посчитать «время — деньги», которые отделяют нас от Аристомена, настучит весьма солидная сумма. Беда только, что время можно посчитать в лунных годах и олимпиадах, веками и тысячелетиями, а как считать сумму, чтоб всем было понятно? Рублями, гривнами, кизикинами? — нельзя, не охватишь весь период: Аристомен жил раньше. Нельзя посчитать даже в статерах, ибо современник Аристомена лидиец Гигес сидел на мешках изобретенных им монет и никому не давал, только показывал. Если же считать четырехгранными железными прутьями, шесть штук которых, зажатые в ладонь, впоследствии и составили столь долгожданную менялами драхму, то при грошовой стоимости на земле может не хватить железа, чтоб расплатиться со временем — так далек от нас Аристомен. Страшно представить, чего не было в его эпоху и чего он не мог знать.

Еще не висели в Вавилоне сады Шаммурамат, хотя сама царица уже умерла; еще Герострат не сжег храм Артемиды в Эфесе, потому что его еще не построили; еще Фидий не усадил Зевса в Олимпии, так как стоя тот пробил бы своей божественной башкой крышу; еще Харес не раздвинул ноги колоссу Родосскому, чтобы между ними проплывали корабли; еще не родился Мавсол и никому не приходило в голову сносить мавзолеи; даже Александрийский маяк в отсутствие Македонского не желал являться во тьму хотя бы названием. Из всех чудес света стояли лишь пирамиды, но стояли уже две тысячи лет.

Еще никто не слышал о семи мудрецах, да и не было их пока вовсе. А если кто и появился, то мог услышать от Арисгомена лишь: «Хороший мальчик. Учись больше, мудрецом станешь».

Чего еще только не было и быть не могло! Анаксимандр не составил карты звездного неба, а Гекатей — карты известных стран, Эратосфен не вычислил размеров земли, а Посидоний — расстояния от земли до солнца, Аристарх не открыл вращения планет вокруг солнца, а Пифей не разгадал тайны приливов и отливов, настырно глядя на луну и подвывая за компанию собакам. И даже Левкипп, гладя по головке хорошенького ученика Демокрита, не высидел на завалинке мысли, что мир состоит из атомов, и не слепил вручную первой таблетки, которой, впрочем, Гиппократ не воспользовался, потому что лечил подвешиванием вниз головой и советовал избавляться от опухолей умеренной пилкой дров, при этом уговаривая сам себя: «Не навреди!» Еще Гераклит не плакал по всякому поводу, будь то тихая грусть или скромная радость, но нагло утверждал: «Гомер заслуживает того, чтобы быть изгнанным из общественных мест и высеченным розгами», — что солнце размером с человеческую ступню и никакое знание не дает ума, иначе он был бы у Пифагора, который, в свою очередь, еще не дозрел до мысли, будто число — первоначало всего, и до «равноштанной» теоремы. Филолай еще не посвящал углы треугольника богам, Евклид не изобрел геометрии, а Архимед — тригонометрии, винта своего имени и ручного планетария. Еще не родился даже прапра…дедушка этого человека, в голом виде кричавшего на площади Сиракуз: «Эврика!» — а что нашел? — никому не показывал и толком объяснить не мог. И даже Пиррон, основатель школы скептиков, еще не считался самым ученым мужем, потому что ни на один вопрос не решался высказать собственное мнение…