Знак синей розы - [42]

— Вам привет от вашей дочери, Таисия Алексеевна, — выговорил он.

— Что с ней?

— Ничего… Все в порядке.

— Правда?

— Честное слово.

— Не стыдно ей! — сказала Таисия Алексеевна, успокоившись. — Гоняет ко мне своих знакомых… У нас тут потише, не то что у них там… Штаб ведь!

Чаушев не успел сказать, зачем он пришел. Литовцева встала:

— Посидите, я чайник поставлю. Нет, без чая я вас не отпущу. Замерз, как ледышка, и церемонится!

Она вышла, и Чаушев уразумел, что сидит за партой, на самом краешке, с ногами в проходе. Он сел удобнее. Перед ним на столике маячила стопка тетрадок, в мерцании коптилки она то вырастала, то сжималась. Он погладил парту, нащупал чьи-то вырезанные перочинным ножом инициалы.

Литовцева вернулась с двумя стаканами и тарелкой.

— Сахар у меня кончился, а чай всегда есть. А это лепешки моего изобретения. Нет, вы должны попробовать! Что за непослушание в классе! — цыкнула она с притворным гневом. — Съешьте и угадайте из чего!

У Чаушева нашелся кусок сахара, он расколол его, и они стали пить вприкуску горячую горьковатую воду, отдававшую чем-то лекарственным. А лепешка оказалась странного, смутно знакомого вкуса.

— Цикорий! — объявила Литовцева с торжеством. — У меня две пачки, целых две пачки сохранились. Довоенный еще! Перерыла все на кухне, когда съехать решила. Батюшки, вот неожиданный подарок! Еще перец завалялся… Простите, я и не спросила: как вас зовут?

— Михаил, — ответил Чаушев.

Представиться надо было иначе. Услышал бы это

Аверьянов, всыпал бы по первое число за мягкотелость, за интеллигентщину. Но Чаушев не мог заставить себя держаться по-другому с Таисией Алексеевной. Наверно, всему виной ее голос. Чаушев чувствовал, что готов верить всему, что произнесет этот голос, идущий прямо в душу.

— Миша, настанет же срок — и скатерть будет чистая на столе, и перец понадобится… Говорят, под Пулковом оттеснили немцев. Вы не знаете?

— Да, потрепали их, — согласился Чаушев, хотя ни о чем таком сведений не получал.

— Слава богу, Миша!

— Таисия Алексеевна, я из контрразведки, — начал он наконец. — Я насчет вашей бывшей домработницы, насчет Дорш. В связи с одним делом…

— Она же умерла.

— Да. Но некоторые данные о ней необходимы…

Ничего нового он не добыл. Да, дед был немец,

обрусевший немец, а сама она немка на одну четверть. В сущности, вовсе не немка. Ненавидела мерзавцев фашистов, как все нормальные люди. Нет, она одинокая, родных нет. Замужем была за слесарем, прожила с ним два года. Бросила его: пил очень. В Каховке у нее тоже теперь никого нет. Были две тетки, давно умерли. Кто был отец? Видимо, человек не бедный. Она почти не упоминала…

— Видите ли, — сказал Чаушев, — у одного гитлеровского агента имелся ее адрес.

Литовцева отшатнулась:

— Господи! На что им она?

— Пока неизвестно. Мы ее ни в чем не обвиняем. Немцы ведь стараются взять на учет всех, кто арийской расы, так называемой.

— Да какая же она немка! Она понятия не имела, где Германия — на западе или на востоке. Немка! Марта наша… фантастика! Ну и ну! Марта каша — и

Германия! Поглядели бы вы на нее! Нет, нет, клянусь вам, от нас бы она не скрыла, если что… Зина ей была вместо дочери. Я ей давно говорила: «Марта, нечего тебе тут делать, в городе, поезжай в Токсово. Там спокойнее, и картошка, вероятно, есть у хозяев. Они люди запасливые». Так где же! «Как я, — говорит, — Зиночку брошу. Я там изведусь одна…»

— Что ж, спасибо, — сказал Чаушев, поднимаясь. — То, что я вам сообщил, это между нами, конечно.

— Разумеется…

— Вот еще что… Надо уточнить: когда она уехала?

Вопрос почему-то смутил Таисию Алексеевну. Она

передвинула чашку, потом вернула на место.

— Когда же? Позвольте, когда, когда? Она пришла ко мне проститься…

— Дату не помните?

— Двадцать пятого, — сказала она, подумав. У нас в тот день сосед умер, в квартире. Еще утром, знаете, спрашивал, нет ли у кого летних брюк полотняных. Мечтал в Среднюю Азию эвакуироваться. Очень ему хотелось купить. Именно полотняные… Да, двадцать пятого. А когда уехала Марта? Того же числа вряд ли… Уже поздно было. Нет, где же ей было успеть!

Противоречий больше нет, как будто. В Токсово Марта Ивановна прибыла двадцать шестого.

Проверку можно считать законченной. Хоть это с плеч долой! Самое неприятное для Чаушева в его профессии — необходимость сомневаться. Ему хочется верить людям. А за Таисию Алексеевну он готов поручиться. Чем угодно…

Они вышли вместе, она вспоминала, охала, волновалась.

— Постойте! — она схватила его за рукав. — Если им такая Марта нужна, значит, им не сладко — а? Ну, скажите, права я или нет?

— Правы безусловно, — сказал Чаушев.

Простившись, он заспешил на Литейный. Итог

плачевный. Все усилия как вода в песок. От Аверьянова не миновать разноса — и за неудачи, и небось еще за чрезмерную откровенность с Литовцевой.

Совсем, как тетя Шура, думал он, перебирая картины своего детства. Она тоже была учительницей. Малыши кидались к ней по пыльной улице городка со всех ног. Она излучала ласку, всегдашним ее состоя нием было какое-то опьянение жизнью, природой, всем. Бывало, зарядит дождь, осенний, нудный дождь недели на две. А она все твердила, глядя на небо: светает, дети! Так и прозвали ее, неуклюже и мило, — тетя Светает.