Знак любви - [10]

Вскоре после восхода солнца Гиббон решил остановиться. Эта остановка была всего лишь второй за все время пути. Первый раз они остановились по просьбе Элис – лишь затем, чтобы она могла искупаться в маленьком горном ручье и сменить одежду. Элис очень хотелось поскорее смыть с себя грязь и переодеться в чистое – пусть даже ее чистая одежда представляла собой такие же лохмотья, какие были на ней до этого. Гиббон тоже решил принять холодную ванну; причем он заверил свою спутницу, что не станет смотреть в ее сторону, когда она будет раздеваться. Как ни странно, Элис поверила ему. И еще больше ее удивило внезапно появившееся у нее желание подсмотреть за ним во время купания.

Тут Гиббон спешился, и этим отвлек ее от недоуменных раздумий о том, с чего бы вдруг ей захотелось подсматривать за голым мужчиной, если в последние шесть лет мужчины вызывали у нее только одно-единственное желание – убежать как можно быстрее и дальше. Элис тоже спрыгнула с лошади и, взяв кобылу под уздцы, последовала за Гиббоном по очень узкой и потому опасной горной тропинке. Внезапно Гиббон и его конь исчезли из виду, словно сквозь землю провалились. Но через несколько мгновений Элис увидела, что Гиббон свернул в узкую расщелину. Причем кустарники, небольшие деревья, а также огромные валуны надежно скрывали вход в ущелье.

Проход оказался очень узкий, и Элис пришлось уговаривать кобылу, не желавшую идти по каменистой тропе. Но затем проход расширился, а потом вдруг воцарилась тьма. Элис ненадолго остановилась, чтобы глаза привыкли к темноте. Через некоторое время она обнаружила, что теперь видит гораздо лучше, чем при свете дня – так было со всеми, в жилах которых текла проклятая, как у нее, кровь. Но сейчас, следуя за Гиббоном, она вдруг осознала, что воспринимает эту свою способность видеть в темноте не как проклятие, а как дар. «Как страшно…» – подумала Элис, в недоумении покачав головой.

Осмотревшись, Элис поняла, что они оказались в довольно просторной пещере. Причем хворост для костра уже был сложен в небольшом углублении на каменном полу, а у дальней стены лежала еще одна вязанка хвороста. Очевидно, они находились в тайном убежище, в одном из тех мест, которые, как рассказывал Гиббон, Макноктоны приспособили для того, чтобы пережидать светлое время суток во время путешествий. И такая предусмотрительность Макноктонов в очередной раз убедила Элис в том, что она поступила правильно, доверив им детей.

– Твой клан действительно хорошо подготовлен к жизни, – сказала Элис и повела кобылу в глубь пещеры, туда, где ее спутник оставил своего жеребца.

– Да, верно, – согласился Гиббон. – Но, к сожалению, это означает, что мы не всегда можем выбирать самый короткий маршрут во время путешествий. – Он поморщился и продолжал: – Мы не можем рассчитывать на гостеприимство, и услуги постоялых дворов тоже не для нас. А вот пещеры, хорошо укрытые пастушьи хижины в горах, ямы, землянки – это наше. Порой приходится забираться в склепы.

– Уж лучше отдыхать среди мертвых, чем стать мертвецом, – пробурчала Элис.

Гиббон тихо засмеялся, потом сказал:

– Да, верно. Разведи-ка костер, девочка, а я позабочусь о Ночке.

– Ночка? Славное имя.

Элис ласково похлопала кобылу по шее и занялась разведением костра.

Удостоверившись, что костер не погаснет, едва она повернется к нему спиной, Элис собрала одежду, которую они с Гиббоном постирали в ручье. Подтащив седла поближе к огню, она разложила на них одежду, надеясь, что все просохнет до заката. По сравнению с одеждой Гиббона ее наряд был жалок – ветхое, изношенное тряпье. Шесть лет скитаний и ежедневная борьба за жизнь привели к тому, что она совершенно перестала заботиться о своем внешнем виде. «Не следует думать об этом и сейчас, – сказала себе Элис. – Главное, ты жива, и дети тоже живы. А все остальное не имеет значения».

Тут Гиббон уселся возле костра и достал из седельной сумки остатки провизии. Присев напротив него, Элис почувствовала ужасный голод – так, что даже живот свело. Ей хотелось тотчас же наброситься на еду, но она изо всех сил сдерживала себя, чтобы ее спутник не догадался, что она проголодалась. Втайне Элис боялась привыкнуть к такому изобилию, потому что это изобилие могло оказаться очень недолгим. Она помнила, как внезапно изменилась шесть лет назад ее когда-то спокойная и сытая жизнь.

Элис ела, стараясь не забывать о хороших манерах. Украдкой наблюдая за Гиббоном, она сама себе удивлялась – удивлялась своему отношению к этому человеку. После той ужасной ночи, когда Каллум избил ее и изнасиловал, при этом неустанно обзывая демоном и исчадием ада, Элис стала относиться к мужчинам так, как относятся к жестоким и безжалостным хищникам, то есть держалась от них как можно дальше. Неоднократные столкновения с Каллумом и его людьми лишь укрепили в ней враждебность по отношению ко всем представителям сильного пола, заставляли ее все дальше уходить в леса, от людей. За последние два года Элис ни разу не подходила близко к человеческому жилью, разве что глубокой ночью – и лишь затем, чтобы выкрасть что-то из еды, чтобы прокормить себя и детей, или из одежды, чтобы не дать им замерзнуть. Но в присутствии Гиббона она не испытывала того постоянного, гложущего душу страха, что неизменно вызывали в ней мужчины.