Знахарь-2, или Профессор Вильчур - [10]

— Я им не нужен, — думал Вильчур, — а при их состоянии они даже не почувствуют того, что после меня не осталось наследства.

После смерти… Впервые пришла мысль о том, что он уже старый. До сих пор масса ежедневной работы и его неисчерпаемая энергия заслоняли тот факт, что он приближается к возрасту, в котором большинство людей думает уже только о смерти. Когда прочел эти слова в интервью Добранецкого, они показались ему такими смешными и жалкими, впрочем, как и все его коварные излияния. Однако проходили дни и недели, а он все больше думал о своей старости.

Правда, как и прежде, ежедневно в семь часов был уже на ногах, а в восемь часов в клинике, но после обеда чаще сидел дома, преимущественно в одиночестве.

Он чувствовал себя уставшим. Постоянные нападки, на которые он не отвечал, отражались на состоянии его нервной системы, на его самочувствии.

Как раз в это время он начал пить. Это не было дурной привычкой. Просто старый, опытный Юзеф, слуга Вильчура, как-то предложил ему выпить рюмочку коньяку.

— Вы замерзли немного, пан профессор. Это вам поможет.

С того дня, когда в послеобеденные часы он усаживался в кабинете у камина, всегда рядом с кофе на столике стоял коньяк. Несколько рюмок разогревали его и позволяли уйти от тягостной действительности, создавали иллюзию безмятежности и удовлетворения. А прежде всего успокаивались нервы, которые в последнее время нуждались в покое.

Постоянные нападки на Вильчура должны были оказать свое влияние и на его окружение. В клинике, как он заметил, часть персонала относилась к нему критически и явно симпатизировала Добранецкому, возможно, по убеждению, а может быть, для того, чтобы приблизиться к нему, предвидя, что скоро он вновь придет к власти.

Отношение Вильчура к Добранецкому внешне не изменилось. Вынужденные ежедневно встречаться в клинике, они по-прежнему советовались друг с другом, проводили консилиумы и заседания. Однако оба старались ограничить контакты до минимума. Избегали также какого бы то ни было спора. Поэтому, когда профессор Добранецкий сказал секретарю, чтобы больше не назначали ему пациентов с четвертого этажа (бесплатное отделение), Вильчур принял это заявление спокойно и с того времени сам проводил обход этих больных.

Именно в этом отделении его встретило неожиданное переживание. Во время одного из обходов он узнал человека, которого привезли под фамилией Циприана Емела, а скорее, Емел узнал Вильчура.

Было это так. Профессору сообщили, что пациент пришел в себя. Когда Вильчур вошел в палату и наклонился над больным, тот открыл глаза и долго всматривался осознанным взглядом в лицо профессора, потом чуть-чуть улыбнулся и сказал:

— Хау ду ю ду, далинг.

— Откуда я знаю вас? — спросил Вильчур. Пациент усмехнулся, открыв гнилые зубы.

— Нас представил церемониймейстер на приеме у княжны Монтекукули.

Профессор рассмеялся.

— Действительно, узнаю ваш голос и манеру говорить.

— Это несложно, мон шер. У меня обычай менять голос только раз в жизни: в период отроческой мутации. Что же касается манеры разговаривать, то не перестаю быть изысканным. Профессор подвинул себе стул и сел.

— Однако это случилось давно, очень давно, — задумчиво произнес Вильчур.

Емел прикрыл глаза.

— Если бы еще мог удивляться чему-нибудь на этом свете, то удивился бы, что не встречаемся на том. Что за стечение обстоятельств! Благодетель, если мне не изменяет память, много лет тому назад вас лишили возможности продолжать бренное существование и отправили ад патрес. Меня несколько душевных приятелей отправили в том же направлении недавно. И вот мы встречаемся в теплой больнице. Пан доктор?

— Да, — ответил Вильчур. — Я оперировал вас. Вас жестоко порезали.

— Мне очень жаль, что я затруднил вас, сеньор. Миле грация. Но поскольку вы доктор, прежде всего скажите мне, не отрезали ли вы мне какой-нибудь конечности.

— Нет. Вы будете совершенно здоровы.

— Это довольно приятная новость. Приятная для Дрожжика, который, наверное, там тоскует обо мне и выплакивает свои прекрасные очи. Может быть, вспоминаете Дрожжика, дотторе?

— Дрожжика? — профессор поднял брови…

— Да, май диа, говорю об известном истэблишмент Дрожжик, ру Витебская квинз… Ресторан с точки зрения доносчиков зачислен в третий разряд, но перворазрядный с товарищеской, бытовой и нравственной точки зрения. Истэблишмент Дрожжик. Ни о чем это вам не говорит? Рандеву элегантной Варшавы. Хай лайф… Именно там мы имели честь и удовольствие…

Профессор Вильчур потер лоб.

— Неужели?.. Это вы… вы тогда затронули меня на улице?..

— Си, амиго. Точно так, именно так. Мы вошли к Дрожжику, чтобы за рюмкой сорокапятипроцентного раствора алкоголя решить некоторые абстрактные понятия, что нам вполне удалось. Насколько я припоминаю, у вас тогда были какие-то неприятности и, к сожалению, толстый бумажник в кармане. С того дня пользовался вашим советом как аргументом, многократно провозглашая добродетель бедности. Я всегда считал, что богатство не приносит счастья. Если бы у вас тогда не было столько денег, вас бы не угостили ломом по голове и не бросили бы в карьер.

Емел взглянул в глаза Вильчура и добавил: