Змея в кулаке - [22]

Наконец, приняв все предосторожности, мегера (мы добавили еще и это прозвище к прежней коллекции ее кличек) кое-как взобралась в санитарную машину, и та покатилась по платановой аллее. Наши многочисленные «М.П.» приветствовали ее по пути. Согласно установленному ритуалу, мы отправились кратчайшим путем в ту часть парка, которая шла вдоль шоссе, — машина должна была проехать там, чтобы свернуть на Анже. По команде мы все замахали платками, добавлю, совершенно сухими.

Позднее, когда я учился в коллеже, мне порой казалось, что я сижу в пустом классе, хотя кругом шумели мои товарищи, но стоило войти старшему надзирателю, и комната как будто сразу наполнялась людьми. Важно не число обитателей в доме, а их значимость. С отъездом Психиморы «Хвалебное» опустело. В угрюмой тишине двери хлопали так гулко, словно кто-то стучал молотком по пустой бочке.

Уже не слышно было крикливого голоса, отдававшегося оглушительным эхом, — голоса, который созывал свой выводок, чтобы распечь нас, бессовестных детей, якобы нарушивших границы площадки, где им дозволялось играть; голоса, поминутно утверждавшего (хотя мы и не думали противоречить): «Раз я так говорю, значит, это правда»; голоса, перекрывавшего все остальные голоса, даже когда он снижался до шепота, — словом, нам не хватало этого голоса, ее голоса, голоса Психиморы!

Конечно, мы были довольны. Но счастьем это не назовешь. Нельзя сразу построить счастье на вековых руинах мучений. Нашу радость омрачало чувство неуверенности. Я вполне понимаю смятение почитателей Молоха и неумолимой Кали, вдруг лишившихся своих злых богов. Нам некем было заменить наше божество. Ненависть завладевает людьми еще сильнее, чем любовь.

Наместник королевства нервничал. Он не любил ответственности, а главное, терпеть не мог мелочей жизни. За ужином, видя, что мы держим руки не так, как положено, и откидываемся на спинку стула, он счел необходимым выразить свое неудовольствие.

— Пользуясь отсутствием матери, вы ведете себя как обезьяны.

Но тут же мсье Резо забыл о нас. Он всецело был поглощен намазыванием масла на ломтики хлеба (сливочного масла — священнейшего продукта, который лишь для него одного выдавался по полфунта в неделю — ведь отцу требовалось усиленное питание для поддержания сил, подорванных ночными бдениями); занявшись своими бутербродами, «старик» больше не разжимал рта. Я говорю «старик», потому что это слово уже давно вошло в наш лексикон. Но теперь оно было оправдано седеющими усами отца. Мать мы стали называть «старухой» лишь десять лет спустя.

Этот день, 14 июля, который с грехом пополам признавался законным торжеством в наших краях (у нас национальным праздником скорее считают день канонизации Жанны д'Арк), закончился великолепным закатом. Косые лучи солнца вливались в окна, расположенные таким образом, что только в самый длинный день года происходило некое оптическое явление. Последним усилием, и всего лишь на несколько секунд, кончик милостивого луча касался лучшего украшения столовой — драгоценного гобелена, изображавшего Амура и Психею. Редкостное событие! И по старой традиции, установившейся еще тогда, когда Резо действительно составляли единую семью, по старой традиции, естественным образом канувшей в прошлое после смерти бабушки, все собравшиеся за столом должны были в эту минуту встать и обменяться друг с другом «поцелуем мира».

Вдруг отец вспомнил об этом… Он бросал растерянные взгляды то на гобелен, то на пустой стул матери… Никто и глазом не моргнул. Отец робко сказал:

— Так что же вы, дети! Ведь солнце освещает Амура!

Hush[10] (как восклицают англичане, на языке которых мы совсем позабыли говорить в тот вечер), быстрая перестрелка взглядами, холодное молчание. Вот и все. Нет, мы не обменялись «поцелуем мира». Но наше презрение к нежности стало на мгновение стыдливой нежностью. Отец, несомненно, оторвался в эту минуту от всего житейского. Какие воспоминания воскресли тогда у тебя, отец! Должно быть, возникло перед тобою видение прошлого, когда кругом было столько юных девушек — твоих сестер и их подружек, милых соседок, среди которых была, возможно, избранница твоего сердца?

Вот и все. Фина уже убирала со стола грязную посуду. Уже закатилось, потухло солнце. Уже летучие мыши замелькали в воздухе на своих кожаных крыльях, сменив белогрудых ласточек.

Публичная исповедь не состоялась в тот вечер. Я заметил, как отец переглянулся с аббатом № 6. Когда Марсель встал на колени, наш наставник остановил его:

— Вы теперь уже большие мальчики, и вам не годится исповедоваться при всех. Иной раз нам может быть неловко от ваших покаяний. Однако, дети, сохраните привычку каяться в грехах прямо господу богу. Я предлагаю соблюдать ежевечерне две минуты молчания, а после этого помолиться о выздоровлении вашей матушки.

В парке заухала сова: мне показалось, что это Психимора выражает свое возмущение. Но вдруг сова, чуть слышно хлопая крыльями, слетела с дерева и исчезла где-то во тьме, пронизанной сердитым кваканьем лягушек в реке Омэ.

И «отвоевание свободы» продолжалось.

На следующий же день границы отведенной нам территории были нарушены. Аббат Батист сам привел доводы в защиту такого акта: