Змея Сатаны - [8]

– Подождите, Бетсон, я дописываю письмо, которое нужно немедленно отнести герцогине Девонширской. Это срочно; отправьте его с одним из грумов.

– Хорошо миледи, – ответил Бетсон, стоя в дверях.

У графа заинтересованно блеснули глаза, когда он, как ему и было предложено, подошел к столику, стоявшему перед камином.

Аромат цветов здесь опьянял. Он обратил внимание на то, с каким изяществом они расставлены, и подумал, что наверняка это сделала Офелия. В дополнение к прелестной внешности у нее был еще, несомненно, художественный вкус.

Леди Лангстоун продолжала писать, а он, взяв книгу со столика, увидел, что это томик стихов эпохи Реставрации, иллюстрированный гравюрами на дереве. С первого взгляда на них было ясно, чего можно ожидать от книги.

Стихи были непристойными и лишенными таланта, отличавшего лорда Рочестера. Они были настолько грубы, что вызвали бы отвращение у любой нормальной женщины.

Леди Лангстоун встала из-за секретера и подошла к дворецкому, ожидающему письмо.

Граф подумал, что, вероятно, она решила во всем вести себя вопреки тому, что от нее ожидалось.

Он вполне мог предвидеть, что она не только будет лежать в шезлонге, но и наденет прозрачное неглиже – так всегда поступали женщины, ожидавшие от него, что он немедленно займется с ними любовью.

Но, к его удивлению, Цирцея Лангстоун была одета в платье, которое на любой другой женщине выглядело бы вполне респектабельным и даже целомудренным. Оно, хотя и было абсолютно непрозрачным, так плотно облегало ее чувственное тело, что граф снова вспомнил змею, время от времени сбрасывающую кожу.

Дворецкий взял письмо и вышел из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, леди Лангстоун объяснила:

– Бесс, герцогиня Девонширская, должна была сегодня здесь встретиться с вами, но, к сожалению, она простудилась и не вставала с постели.

Граф не верил ни слову, но должен был признать, что спектакль разыгран умело. Он почти с одобрением посмотрел на Цирцею Лангстоун, пока она устраивалась в кресле.

Кресло стояло по другую сторону камина, и было совершенно невозможно, даже если бы он того захотел, сесть рядом с ней.

– Что вы думаете о книге, которую я отыскала для вас? – спросила она.

– Очень любезно с вашей стороны взять на себя такой труд.

– Вовсе не труд, – ответила она. – Я увидела эту книгу в библиотеке Джорджа несколько месяцев назад и вспомнила о ней только сегодня, когда вы должны были прийти, надеясь, что она вас развлечет.

Граф присел на стул напротив; их разделял каминный коврик.

– Вещи такого рода вас интересуют? – спросил он, откладывая книгу на столик.

– Это зависит от того, с кем их читаешь! – ответила Цирцея Лангстоун.

Вот теперь-то в ее голосе прозвучала именно та нота которую он ждал.

Когда Офелия вышла из спальни мачехи, Цирцея вновь откинулась на отделанные кружевом подушки, чтобы обдумать ситуацию.

Она давно уже решила заманить графа Рочестера в свои сети, но знала, что ее планы для него не тайна и что он начеку. Как и всем подобным женщинам, Цирцее всегда хотелось того, что ей не принадлежит. Хотя с тех пор, как она вышла замуж, несчетное число мужчин ожидало ее милостей, она находила, что завоевать их чересчур легко, и постоянно высматривала поверх них кого-нибудь более достойного.

Она сумела выйти замуж за лорда Лангстоуна, потратив минимум усилий, и сочла себя неотразимой. В самом деле, немногие из тех мужчин, на кого она смотрела с особым блеском в глазах и призывом на губах, имели достаточно сил, чтобы сопротивляться. Однако она говорила себе, что большинство из них не стоят ее усилий. И хотя они ненадолго утоляли ее страсть к острым ощущениям, она сразу же начинала искать очередную добычу.

Граф Рочестер был самым недоступным, заметным и красивым мужчиной высшего света.

Его репутация только добавляла ему привлекательности в глазах Цирцеи Лангстоун. Она чувствовала особое возбуждение при мысли о том, как они могли бы подойти друг другу, если бы она возбудила в нем такое же влечение, какое сама испытывала к нему.

Немалых трудов стоило выведать о нем все, что возможно, и это оказалось не так просто. Почти все женщины, за которыми он ухаживал, рано или поздно влюблялись в него. И как ни странно, они не были расположены к разговорам о нем и о роли, какую он сыграл в их жизни. Даже те, которых он безжалостно отверг, были немногословны, поскольку не хотели признаваться, что им не удалось его удержать. К тому же Цирцея Лангстоун не была женщиной, перед которой станет исповедоваться другая женщина.

Она начала подозревать, что его дурная слава слишком раздута. Однако, судя по его внешности и по откликам, порожденным его сатирическими спичами в палате лордов, было ясно, что его репутация не была лишена основания.

Цирцея узнала, что те, кого он высмеивал со всем сарказмом – а оставалось немного министров, на которых он не обратил внимания, – во время его речей сидели с горящими лицами, и самые пылкие их сторонники в конце концов обращались в противника.

Она узнала, что, когда граф входил в зал заседаний – к счастью, это случалось нечасто, – по собранию проходил испуганный шорох, и министры, ответственные за вопросы, интересовавшие его, облизывали пересохшие губы.