Змея - [9]

– Пожалуйста, – говорю я тихо, разыгрывая беззащитность. – Не нужно этого делать.

Они гогочут, и тюремщик подходит ближе.

– Не стоит просить, – отвечает он, и его голос внезапно теряет насмешливость.

Я поднимаю глаза, наши взгляды встречаются, и теперь в моем голосе нет ни малейшего намека на слабость:

– Я и не прошу. Я предупреждаю.

И делаю ход первой, опережая их. Ударом ладони в лоб отбрасываю тюремщика назад. Пока он оглушен, подныриваю под кулак, летящий в меня справа, и сама бью в грудь тому, кто находится слева. Вес кандалов в прямом смысле играет мне на руку, в груди противника что-то ломается, и он с визгом рушится на пол.

Двое оставшихся переходят в наступление. Я кидаюсь на тюремщика, забрасываю запястья в кандалах ему за шею и, используя его как опору, подбрасываю ноги и бью второго стражника в горло, отчего тот теряет сознание. Все это происходит для тюремщика слишком быстро, он не поспевает за мной, и я, перекинув свое тело, оказываюсь у него за спиной и начинаю душить. Он дико машет руками, пытаясь меня остановить, а я давлю, пока он не отключается.

Остается самый молодой из охранников. Он стоит в дальнем углу с таким видом, будто обмочился. Я освобождаюсь от тела, лежащего теперь на полу, подхожу к нему, прихватываю за ворот и припечатываю к стене.

– Передай королю, что он все еще недооценивает меня, – говорю я, и мой голос больше похож на рык, чем на человеческую речь. – Передай, что следующих засланцев ему придется выносить из моей камеры вперед ногами, усек?

Стражник кивает. Его лоб в поту.

– Молодец. – Я отпускаю его. – А теперь вытаскивай отсюда этих свиней.

Тот, у которого повреждена грудь, уже ползет к двери, так что молодой выволакивает двух остальных. Он так спешит убраться от меня подальше, что чуть не забывает запереть за собой камеру.

Только когда они уходят и кровообращение восстанавливается, о себе заявляет боль. Во время драки я каким-то образом умудрилась вывихнуть плечо, которое мне поранил убийца.

Черт!

Придется его вправлять. Уперевшись ладонью в стену, я делаю глубокий вдох и всем весом налегаю на руку, вставляя кость на место, после чего теряю сознание. Прихожу в себя уже на полу, дрожащая и изнемогающая от боли, зато у меня получилось. Я не предпринимаю попыток подняться. У меня нет сил. Но мучения того стоили: среди царящего хаоса я слямзила ключ с пояса тюремщика так, что молодой стражник этого не заметил, и сейчас мне даже не нужно ползти, чтобы припрятать его в одной из трещин в стене.

Хотя я не думаю, что стражи попытаются повторить попытку, едва ли произошедшее ускорит появление еды и воды. За свое унижение они наверняка отплатят мне наказанием, так что моя голодовка продлится до тех пор, пока король не предпримет ответный ход.

А когда предпримет, я буду к нему готова.

3

Через две недели после нашей свадьбы в центральном мраморном зале дворца, где обычно проводятся летние балы, собирается суд.

Королю потребовалось гораздо больше времени, чем я ожидала, на то, чтобы организовать эту имитацию правосудия, и я теряюсь в догадках относительно того, что именно его настолько задержало. Возможно, у короля оказалось меньше поддержки, чем он предполагал, и ему пришлось прибегнуть к шантажу и другим угрозам, чтобы заручиться необходимыми показаниями. Как бы то ни было, я поняла, что дела у него идут неважно, когда в камеру стали приносить воду. Я нужна ему слабая, но не мертвая. Во всяком случае, не таким манером. Уж если смерть, то публичная. Официальная.

После нашей последней встречи с Шарпом я больше не получала от него никаких весточек и могла лишь предполагать, что он не в состоянии отойти от Торина, а потому выжидала, желая, чтобы все выглядело так, будто я сдалась. Выжидала, радуясь тому, что украденного мною ключа до сих пор не хватились. Как только мне станут известны планы короля, можно будет сбежать.

По его распоряжению меня волокут в зал рано утром. Отовсюду слышатся брезгливые восклицания. На мне та же окровавленная сорочка, в которой я была в ночь попытки убийства Торина. Я грязная и вонючая. Могу только представить, как я выгляжу, но наверняка не импозантной, не грозной и вообще не такой, какой должна выглядеть Гадюка.

Кажется, в зале сгрудилась половина Первого острова. Некогда ликующие свадебные гости превратились в глумливую толпу.

Меня заставляют ждать, посадив на стул, одиноко стоящий так, чтобы все могли поглазеть на подсудимую, чем все и занимаются, пока не появляется король. И начинается представление. Скоро становится ясно, что оно будет весьма зрелищным.

– Дамы и господа, мои дорогие островитяне, – берет слово король. – Благодарю вас за то, что пришли сегодня, хотя я глубоко сожалею о том, что ваше присутствие вообще понадобилось. Мой сын… – Он сбивается, в его голосе звучат фальшивые нотки. – Простите меня, – продолжает он, держась за грудь. Глаза его полны крокодиловых слез. – Принц Торин тяжело болен, борется за жизнь, и я хочу лишь одного – быть рядом с моим любимым чадом.

Ой, оставьте! Сомневаюсь, что король навестил Торина хотя бы раз. Как бы то ни было, меня охватывает страх. А что, если он говорит правду? Что, если состояние моего мужа настолько серьезно? Или король, как обычно, только разыгрывает роль? Может быть, мне просто встать, удрать из этого зала и пробиться в покои больного, оставляя за собой шлейф из разбросанных трупов?