Змеиное гнездо - [2]
МОРККА ВИЕЛМО, сестра Кейриик Хайре, двенадцатая по старшинству. Ее владения – южные леса и болота у Костяного хребта.
ОХА РИТВА, сестра Кейриик Хайре и Моркки Виелмо, одиннадцатая по старшинству. Жила в лесу у Рысова угорья, на границе с Гаринским княжеством.
АЙНА ЛИИСА, преемница Охи Ритва.
ПРАВИТЕЛИ КНЯЖЬИХ ГОР И ИХ СЕМЬИ
КИВР ГОРБОВИЧ, гуратский князь, убитый Ярхо-предателем при взятии Гурат-града.
МЕЛАНЬЯ ГОРБОВНА, гуратская княгиня, жена Кивра, заточенная в Божью обитель.
КИФА ГОРБОВИЧ, гуратский княжич, их старший сын, погибший на поединке с тукерским багатуром.
МСТИВОЙ ВОЙЛИЧ, князь Волчьей Волыни.
БОДИБОР СОЛЬЯВИЧ, князь Бычьей Пади.
МАЛГОЖАТА МАРИЛЬЕВНА, княгиня Бычьей Пади, жена Бодибора, происходящая из рода черногородских князей Мариличей.
ДОМГА СОЛЬЯВИЧ, княжич Бычьей Пади, их старший сын.
ЛЮТАШ ВИТОВИЧ, князь Старояра.
ГЕДРЕ ВИТОВНА (в девичестве – Йованковна), княгиня Старояра, жена Люташа.
ВИЛЗДЕ ВИТОВНА, княжна Старояра, их дочь.
МИКУЛА и СТАХ ВИТОВИЧИ, княжичи Старояра, их сыновья.
ЯКУБ КАШИРИЧ, князь Колывани.
ПУТЯТА РАДОВИЧ, князь Гарина.
Пролог
Тысяча закатов утечет сквозь пальцы, как песок. Тысяча рассветов отцветет над горой, и бесчисленное множество раз зима сменит лето. Тогда я и стану сильнее всех тех, кто когда-либо окружал меня. Я буду хитрее твоего брата, буду тише травы и тверже земли, по которой ступает твоя нога.
Пускай седина прорастет в мои косы, а вьюга заметет последнюю тропу к моему одинокому жилищу – я желаю этого, как ничего не желала. Мне бы вырваться из каменной тюрьмы и найти уединенную лачугу, в которой я смогла бы остаться навечно. Я бы оттачивала мастерство и плела песни, способные перекроить мир.
Я хочу, чтобы больше никто не звал меня ни женой, ни невестой. Я хочу не бояться ни дракона, ни разбойничьего клинка, хочу ютиться отдельно от мира – и одновременно властвовать над всем, до чего только сумеют дотянуться мои сети.
Клянусь, если я переживу этот год, в Княжьих горах не найдется колдуньи искуснее меня.
Серебряная пряха I
В Княжьи горы пришла настоящая зима. С небес, будто мука из решета, сыпались снежные хлопья. Плотные, крупные, они кружились в стылом январском воздухе, взлетали огромным колоколом и медленно оседали, укрывая леса, скалистые плато и реки, уснувшие до весны. На берегах высились ели, темные и лохматые, под тяжелым снежным покровом – словно меховая шуба, накинутая на плечи старейшины рода.
Ярхо шел, и снег жалобно хрустел под его ногами. Вокруг смыкался бархатный лес, а в чаще голубела льдистая речная излучина. Над головой Ярхо – холодное небо, и в разодранных облаках – негреющее солнце.
Снег на деревенском подворье был черен от сажи. Рядом дотлевали дома, и комки дыма поднимались над разбитыми заборами, плыли над обожженной землей и телами, небрежно сброшенными в сугробы. Деревня была до смешного маленькая, а все туда же – бунтовать. Ярхо сделал еще несколько шагов и остановился. Окинул немигающим взглядом: зимний лес, дым, плачущие женщины. Одна отползала от воинов Ярхо на коленях, утягивая за собой девушку, видимо, свою дочь. Путаясь в шерстяных платках, мать закрывала белокурую девушку руками, будто надеялась защитить. У груды трупов сидела старуха и, заливаясь слезами, целовала лицо убитого мужчины. Кто прятался, кто причитал, зарываясь в снег, – стоял нестройный гул женских голосов.
Это началось с тех пор, как с севера поползли слухи: мол, видели в Девятиозерном городе дракона, огромного, как гора, и белого, точно морская пена. Слова передавались из уст в уста, и с каждым пересказом дракон становился все больше и страшнее. Говорили, что он – Кагардаш, Тхигме, Ятобар, Хьялма: сколько легенд, столько и имен. Говорили, он летел с севера, чтобы уничтожить своего мятежного брата, и дни Сармата-змея были сочтены.
Деревенские жители устали от непомерной дани и взбунтовались, стоило мелькнуть призрачной надежде. Глупые люди, горячие головы: белый дракон далеко, а Сармат – близко. От сегодняшней деревни до Матерь-горы – два дня дороги, и это расстояние Ярхо и его рать преодолели за полтора.
Под каменной ступней скрипнул снег.
– Пожалуйста, – захныкала женщина, закрывая дочери лицо так, что шапка соскользнула со светлых кудрей. – Не трогай ее. Она еще малая.
Девушке было лет четырнадцать, не меньше, и ее мать, красная от рыданий, боялась не зря. Разве в деревнях не знали, кого Сармат требовал себе в дань? Ярхо тяжеловесно шел по подворью – слишком страшный, слишком угрожающий, и женщина, выпустив дочь, бросилась ему в ноги.
– Пожалуйста, пожалуйста, оставь ее!
Губы – синюшные, глаза – впалые и алые от слез; от них лучиками разбегались морщинки. Из-под шерстяных платков выбилась бледно-рыжая прядь. Пальцы, огрубевшие от работы, вцепились в каменные сапоги.
– Пожа…
– Прочь, – гаркнул Ярхо, отталкивая ее коленом.
Женщина завалилась набок. Ее дыхание сбилось, а шерстяные платки раскинулись по снегу. Ярхо перешагнул через нее, но даже не взглянул на светлокудрую девушку, даром что та заливалась в крике: «Матушка! Матушка!»
Дурные. Дурные и несчастные. Не было человека, способного вызвать в Ярхо жалость, но он и не собирался никого забирать: если Сармат хочет новую девку, пусть прилетает сам. Чтобы подавить бунт в такой маленькой деревне, достаточно вырезать всех мужчин, и сегодня люди Ярхо не трогали женщин – кроме тех, что сами бросались под нож.
