Змеиное гнездо - [137]

Боханнон высматривает кого-то другого!

Кто-то еще следит за ним, но кто? Кто знает, что он здесь? Он – креатура генерала. А генерал между тем отступил от Боннера, в руке у него появился микрофон, и он ждал хоть какого-то разрыва в водопаде шума, чтобы заговорить, наконец дождался, и свет еще немного потускнел, а лучи сошлись на нем, и он заговорил:

– Это правда, я пришел сюда сегодня, чтобы почтить память моего большого друга и вдохновителя, Боба Хэзлитта. – Гром рукоплесканий был подобен грохоту горной лавины. Впереди орали и аплодировали морпехи, а между ними неподвижно застыла голова Тома Боханнона. – Но кроме того я хочу восстановить истину. Я пришел сюда… чтобы просить вашей поддержки… для выдвижения на пост… – В тишине, казалось, можно услышать собственные мысли, а голос генерала разносился из десятков динамиков. Ведущие программ новостей в своих технически усовершенствованных кабинках, болтавшихся на балках перекрытий под крышей, подались вперед; техники увеличили звук в наушниках и молились богу, чтобы ничего не сбилось в сети спутниковой трансляции и в кабелях.

И тут Дрискилл уловил слабое движение в полутьме перед собой – его теперь отделяли от Боханнона всего десять человек. Разобрать, что происходит, было невозможно. Боханнон, сжимая что-то в руках, подался вперед, туда, где стояли двое. Взгляд Дрискилла метнулся вверх, к сцене, где генерал вдруг застыл, как марионетка, а потом опрокинулся назад, и кровяной пузырь вздулся в нижней части его горла, над Почетной медалью, кровь, хлестнув, забрызгала пластину пуленепробиваемого стекла, не спасшего Тейлора, и хриплый вздох, пронесшийся по залу, мог бы, казалось, втянуть в себя сцену и толпу; не дав Тейлору упасть, президент рванулся к нему, подхватил и, стоя на коленях, держа на руках окровавленное тело Тейлора, бросил в замершую толпу взгляд, полный такой муки, что кадр, который увидел целый мир, был назван впоследствии величайшим документальным кадром в истории Соединенных Штатов Америки…

Один президент истекает кровью и умирает на руках другого.

Дрискилл потом так и не смог вспомнить, сколько секунд он стоял в столбняке, уставившись на табло над сценой и пытаясь уверить себя, что с Чарли, забрызганным чужой кровью, ничего не случилось. Из боковых дверей выбегали охранники и полицейские, Мак и Оливер Ландесман выскочили из-за сцены и бросились на помощь президенту Боннеру. Ландесман, поскользнувшись в луже крови, упал на колени, и Дрискилл оглянулся и не увидел Боханнона, в давке никто не заметил, откуда прилетела пуля, и перед Дрискиллом вдруг оказался морской пехотинец с остановившимся взглядом, он врезался плечом в грудь Дрискиллу, взмахнул рукой, чтобы отодвинуть его с дороги, в руке был окровавленный нож, чуть меньше обычной финки, и он уже скрылся, а Дрискилл завалился навзничь, на стулья делегатов, и увлекал сидящих за собой в визжащую кучу, и видел, как толпа смыкается за морпехом с ножом, как падает на пол нож и как его тут же затаптывают ногами, видел мелькающие в толпе кулаки, как морпеха опять сбивают с ног – и никак не мог понять, что же он видит. Тейлора же не ножом убили, его застрелили, и стрелял один из морских пехотинцев. Тут он увидел протискивающуюся сквозь толпу четверку морпехов; бледный, как смерть, Боханнон указывал рукой в проход, по которому будто бы скрылся убийца. Вокруг вопили и махали руками, еще трое военных протискивались туда, куда указал Боханнон, и Дрискилл смутно соображал: что-то пошло не так, Боханнон убил генерала. Когда он попытался подняться, на него налетел Боханнон с криком: «Не вставать, не вставать, у него пистолет!», и все снова прижались к полу, и Дрискилл попробовал поймать его за ногу и получил за свои старания пинок в лицо. А Боханнон скрылся в толпе, и Дрискилл, ругаясь, поднялся на ноги и устремился за ним.

Толпа была так огромна, раздробленна, смущена, напугана и поражена горем, что все усилия службы безопасности превратились в фикцию. В проходах образовались пробки, повсюду торчали телекамеры, лучи скользили по обезумевшему залу, в мониторах, на составном экране отражались и распространялись по стране и миру сцены из кошмаров…

Президента подняли, тело Шермана Тейлора уложили на спину. Устремленный в пустоту взгляд, раскинутые, как на кресте, руки – Алек Фэйрвезер и его операторы пришли бы в восторг от этой позы, а президент встал к микрофону – лицо и рубашка в крови – и призывал людей успокоиться, оставаться в зале: «Пожалуйста, умоляю вас, оставайтесь на местах, дайте врачам возможность подойти к генералу Тейлору», как будто ублюдка еще можно было воскресить, а Дрискилл погрузился в бурный водоворот вслед за Боханноном, и его вынесло в наружный коридор, к выходу из центра, он остановился, глядя, как народ вливается внутрь, и увидел Боханнона. Тот стоял один в насыпанной самосвалами груде песка, прислонившись к пальме, оказавшейся так далеко от родины, и глотал воздух, корчился от рвоты, опирался руками о колени и мотал головой.

Дрискилл застыл в тени высокой статуи, изображающей Эрни Бэнкса с занесенной для удара битой, готовой забросить мяч через весь Мичиган, нет, до самой Индианы, и шум за его спиной затихал, завывали сирены полицейского автомобиля, несущегося через стоянку по проходам, оставленным на случай пожара. Но и сирены звучали издалека, все осталось где-то далеко, реальный мир остался далеко, и где-то там в огромном, как пещера, здании бывший президент уже умер или цеплялся за жизнь из последних сил, и Чарли Боннер, не забившийся в щель, Чарли Боннер, вышедший на линию огня, чтобы поддержать падающего врага, Чарли Боннер, подхвативший его и удержавший, и стоявший над ним на коленях, Чарли Боннер, совершивший самый настоящий подвиг, когда представилась такая возможность, утвердился в сердцах соотечественников и в исторических трудах… А здесь один только Бен Дрискилл знал, что вот он, убийца, блюет под пальмой. Ни агенты, ни копы ничего не поняли, они даже не видели парня, которого тошнило под деревом, и Дрискилл задумался, где, черт возьми, второй морпех, тот, что с окровавленной финкой, впрочем, он, в общем-то, знал, еще не понимал, но знал, зачем был в зале тот парень, он начал разбираться в этом лабиринте, все очень походило на прежние времена, когда он имел дело с церковью, с ее интригами и промыванием мозгов, с ее тайнами, передачей и накоплением власти. Все та же чертовщина, та же самая чертовщина! Он уже шел к Тому Боханнону, но в голове у него крутились другие люди, перед глазами стояли другие места – Чарли в Вермонте, требующий доставить ему Рэйчел Паттон, которой вскоре предстояло умереть; Дрю Саммерхэйз, мертвый в оранжерее под бушующим атлантическим штормом; Тереза Роуэн, предостерегавшая его не доверять президенту, и Эллери Ларкспур, качающий головой и советующий никогда не подставлять спину; он видел президента в тени Национального собора, объясняющего среди ночи, как он нужен в команде; он видел дряхлую мать Боба Хэзлитта, и Боханнона, стоящего заложив руки за спину среди жужжания насекомых, под клонящимися к ручью ивами; он видел старый Р-38 Хэзлитта, распадающийся, исчезающий во вспышке, видел отламывающиеся крылья и разорванный фюзеляж; видел пузырь крови на горле Шермана Тейлора и президента, не прячущегося, а бросающегося подхватить раненого; видел Элизабет, наконец-то зовущую вернуться к ней, а сам он силился вернуться к настоящему и шел к Тому Боханнону… Вот к чему все сводилось, он пытался поймать человека, умершего давным-давно, пытался изловить призрака.