Змееборец - [5]

Разбойник хрюкнул, покрутил головой:

– Слово? Ну, ты даешь, купец! Слово он даст, слыхали?

Вокруг загудели оживленно, вполне разделяя веселье вожака.

– Да ты одевайся, – разрешил Краджес, широким ножом ковыряя ножны с непонятным мечом. – Может, мне тебя заместо шута здесь оставить? Развлекать нас будешь. Зимой, да и в дожди, как ты верно подметил, заняться особо нечем.

Обтянутое кожей дерево под острием ножа подалось, треснуло и раскололось по всей длине. Атаман хмыкнул, взрезал кожу и прищурился от плеснувшего в глаза серебристого блеска.

– Ты гляди, – он окончательно высвободил клинок из сломанных ножен, – светится. Что это за цацка такая, а, мастер? Сам расскажешь, или поспрашивать придется?

Лицо десятиградца отвердело, под гладкой кожей прокатились желваки.

– Ройш зарр, мразь! – рявкнул он, и верхняя губа как-то по-звериному вздернулась, показав белые зубы, – тийсашкирх…

Его тут же схватили сзади за локти, навалились, уронив на колени. Очень вовремя, потому что Краджес и без "мрази" понял, что все сказанное – очень грязное ругательство. Бес его знает, что такое было в низком голосе, кроме гнева, не то брезгливость, не то насмешка, но это что-то вывело из себя, и Краджес, отбросив меч, с размаху ударил пленника по лицу. Ободрал о зубы костяшки пальцев, от боли взбесился еще больше, и, намотав на кулак длинную косу Серпенте, рванул вниз, что было сил, заставив купца поднять голову.

– Заткни! Свою! Поганую! Пасть! – приказал он, подкрепляя каждое слово весомой пощечиной, – ты понял меня?! Мразь!

Ответом ему был тихий, угрожающий рык, от которого, казалось, задрожали все кости.

– Рычит, как пес, – хмыкнул Краджес, самому себе не желая признаться, что малость испугался. – А коса, как у бабы.

Парни, что были поодаль, громко заржали, но тем двоим, что держали Серпенте, по всему видать, было не до смеха. Они слышали то же самое, что слышал атаман. И видели, как смотрел на него десятиградец. Что бы ни болтали про этих купцов, а известно, что косы в Десятиградье носят парни, от которых лучше держаться подальше.

Велик был соблазн немедленно перерезать горло слишком опасной добыче.

Вместо этого Краджес вытер окровавленную ладонь о дорогую рубашку купца, пнул его напоследок под ребра – показалось, что по дереву пинал – и приказал связать покрепче.

– Я решу, что с тобой делать, – пообещал он, – и тебе это не понравится. А кухней нашей ты, коли такой гордый, все равно побрезгуешь, так что и жратву на тебя переводить не стоит.

* * *

Часом позже Краджес сидел во главе длинного стола, отхлебывал пиво из кружки и слушал оживленный говор вокруг. Парни радовались удаче. Такая нечасто идет в руки. С одного купца взяли денег больше, чем с иного каравана. А караваны, они, как известно, охраняются.

Ну, взяли. Головной боли с этакой радости больше, чем прибыли.

Серпенте Квирилльский, имя громкое, человек странный. Снять с него голову, и Десятиградье обязательно обидится. Да и гномы, наверное, рады не будут. Про гномов рассказывают, что кто с ними задружился, за того они сами с кого хочешь голову снимут. Королеве такие дела не по нутру придутся. Это с одной стороны. С другой – деньги. Впрочем, никто не мешает и деньги взять и башку снять. Но зачем, спрашивается, понесло такого большого человека в Загорье, да еще в одиночку, да еще с драгоценностями, что самой королеве подарить не зазорно?

А костюм у него в сумках седельных такой, что не только к королеве, к императрице готской на прием явиться можно.

Меч ему, значится, отдать, и отпустить. Остальное берите, не жалко, мол. Что ж это за меч такой, сказочный, а? Не в сказке ведь, взаправду видел Краджес неяркий серебристый блеск. Тоже гномы? Про них разное рассказывают, кто им глянулся, тому и камни самоцветные будут, и золото, и удача во всех делах. Может, и оружие гномье? Если правду говорят, что Серпенте им душу продал, так почему нет?

Спешит куда-то Серпенте Квирилльский, торопится, с подарками или без, дело десятое, лишь бы успеть. Что за дела у него в Загорье? Что здесь нужно этой хитрой бестии, которая, похоже, нынче сама себя перехитрила?

Непонятно. Одно только ясно: не надо было ножны ковырять. И меч доставать не надо было. В колдовство Краджес не верил, но в существовании гномов не сомневался ни один обитатель предгорий, и в этом атаман не был исключением.

Он вспоминал бешеный взгляд черных глаз, звериный оскал и нечеловеческий рык. Он не знал языка, на котором заговорил купец, разозлившись, но подозревал, что это – родной язык мастера Серпенте. И откуда же он родом, в таком случае? За какими горами, за какими морями живут люди, которые не говорят, а рычат и шипят как дикие звери?

Сейчас атаман жалел, что так мало знает об опасном пленнике. Вообще, сидя здесь, у выхода с Северного перевала, он обязан был не только ловить всех, кто покажется ему подозрительным, но и собирать все слухи и сказки о любом из десятиградских граждан или готских подданных, чье имя было достаточно громким. Это всегда казалось блажью Капитана, а вот, поди ж ты, пригодилось бы сейчас, да взять негде.

Кстати, если уж случилось так, а не придержать ли здесь купца, до приезда Капитана. Он сейчас самолично все отряды объезжает, будет здесь уже завтра, вот и получит подарочек. Пускай сам думает, что с ним делать.