Злой пес - [16]

Движняк уже начался, мутанты начали разбегаться. И почему? Ха, тоже мне, секреты мадридского двора, кто-то слил, вот и все. Знают двое – знает свинья, говаривал папаша Мюллер. Вер ист дас папаша Мюллер – Хаунд не знал. И при чем тут вообще мельник? Папаша-то ладно, у каждого мельника, априори, должна быть сисястая дочурка, любящая две вещи: омывать белы груди в ручье за мельницей и проходящих мимо ландскнехтов. Да и с мыслью Хаунд соглашался полностью. Так что… так что неведомый мельник явно был мудрец, чего уж.

– Порох? Да конечно, слушай, Хаунд, а…

– Ничего нового. Я внутрь.

– Ну, давай.

Внутри оказалось как всегда. То есть деловито, немного творчески-беспорядочно и уютно из-за запахов за перегородкой, где жила вся семья Воронкова.

Заказчики, деловитые мотористы с Города, знакомые по постоянной контрабанде, кивнули Хаунду, вернувшись к разговору с Марией Владимировной. Мария Владимировна, младшая сестра мастера, аккуратно и подробно заполняла суть проблемы в толстенный гроссбух. Невысокая и ладная, моложе самого Воронкова лет на десять, сохранила девичью фигурку и была вся в брата, деловитой и излучающей надежность. Семья ведь дело такое.

Дас ист интериссирен, йа. Грамотные мужики, знающие свои шаланды как пять пальцев, припороли аж на Советскую, чтобы починить что-то. Интересно… а чего ж с инженеркой у них самих? Стоит сделать закладку в голове, чего уж.

Хаунд, поздоровавшись со старшим сыном хозяина, полностью разобравшего электроспуск заводской безоткатки, прошел дальше, к святая святых палатки. Огромному верстаку и двум лампам, светившим тут день и ночь, запитываясь от основного кабеля и резервно подключенным к генераторам станции. Руки и голова Воронкова стоили дорого, но они того стоили.

– Здорово, бородатый. – Мастер, нацепив сложную маску с увеличительными стеклами, задумчиво изучал вскрытый хитрый механизм. И, судя по всему, необходимый не иначе как для безопасности Города в качестве пыточного орудия. Больно уж серьезно смотрелся стальной вал и узкие зацепы на нем.

– Гутен абенд, майн фрёйнд.

– Ты бы по-русски, что ли… – Воронков, не глядя, взял из раскрытого портсигара плотную самокрутку дорогого кинельского табаку, прикурил от огромной зажигалки из снаряда к ЗУ. – Не люблю я немцев, знаешь ведь.

– Извини, – без оттенка сожаления буркнул Хаунд и сел, без приглашения, на стул, – воспитание, видно, плохое. Но я не помню, совсем.

– Ясно. – Воронков задымил, не обращая внимание на «Лё-ё-ё-ш» из-за перегородки. – Чего припорол? Патроны снова кончились?

– Йа, надо бы…

– Маша!

Маша, баюкая внука хозяина, появилась сразу же.

– Выдай человеку отложенное. В коробке на втором верстаке, рядом с труборезом. Там еще кошачий хвост к коробке приклеен.

– Хвост? – удивился Хаунд.

– Да. Ты ж любишь котов?

Хаунд не ответил. Юмор Воронкова он иногда не понимал, но против ничего не имел. Имеет право, с какой стороны ни посмотри.

Маша принесла коробку, неторопливо, по-воронковски, поставила на стол и ушла. Так же, само собой, неторопливо.

– Зер гут. – Хаунд покрутил в руках патрон, разглядывая на свет. – Сам сделал еще? Тут на два полных барабана.

– А чего лишний раз задрачиваться?

«Лё-ё-ё-ш» теперь прилетело и из-за перегородки и со стороны сестры.

Воронков махнул рукой, прищурился от дыма и хитро, наморщив не только лоб, но и совершенно гладкую голову, повернулся к Хаунду. Наконец-то.

– Что должен?

– Разберемся. Использованные принес? Новые времени делать нету. А ты, думаю, припорешь в следующий раз чуть ли не завтра.

Хаунд оскалился в ответ, незаметно показав глазами на дрезинщиков, никак не уходящих. Воронков понимающе подмигнул и мотнул головой куда-то за перегородку.

– Пошли кофе попьем.

– Вас?

– Кого вас, дубина ты фрицевская, кофе, говорю.

Хаунд, хохотнув, пошел за ним. Злиться на мастера было глупо. Развлечений у него мало, вот и веселится как может, понимая – безопасно. Не станет мутант с клыками, как у пса, если не больше, и с топором у пояса что-то ему делать. Так, перебранка от скуки, не больше. Подколки из-за странноватых для Самары словечек и все.

В заднем отсеке, между аккуратно сложенных сухих дров, примостился небольшой столик и два разнокалиберных кресла. Хаунду выпало что поменьше, в узор цветочками, с вытертыми лаковыми подлокотниками. Кофе, побулькивая в уже включенном древнем электрокофейнике, пах неимоверно прекрасно и интригующе. Прекрасно просто потому как кофе, а Хаунд хорошо помнил о своей любви к нему… где и когда даже не важно. А вот интригующе…

Откуда, йа, посреди две тысячи тридцать пятого года от рождения Сына Божьего и двадцать второго со смерти хренова мира, за коий тот принял муки, в чертовом никелированном кофейнике с клеймом ГОСТа может булькать кофе?!

– Все с Кинеля. – Воронков, прихвативший портсигар, прикурил еще одну. Налил, щедро, себе и гостю, придвинул дико дорогой сахар, поблескивающий застывшими комками. – Угощайся.

Ответ оказался донельзя прост и интересен. Видно, где-то и что-то поменялось, если такое событие прошло мимо Хаунда. Сахар, понятно, из найденного на Заводском состава. Его отыскали сталкеры Прогресса и понемногу торговали с Безымянкой, продавая, как при царе-батюшке, по фунту и беря взамен только драгметаллы, в учете три за один. А технического серебра, чего уж, у Воронкова хватало. Кабели и выдранные клеммы тащили к нему отовсюду. За двадцать-то с лишним лет вполне накопил, чтобы теперь побаловать себя с семьей.