Зло - [28]

Он попытался выплюнуть резину, но не смог открыть рот. Челюсти свело.

Ручка повернулась.

Каждый раз Виктору казалось, что шкала закончилась, что боль не может стать еще сильнее, но она становилась, становилась и становилась. Виктор слышал, как орет, несмотря на по-прежнему зажатую в зубах резину, и ощущал, как рвется каждый нерв в его теле – и хотел, чтобы это прекратилось. Он хотел, чтобы это ПРЕКРАТИЛОСЬ.

Он умолял Анджи, но словам мешала полоска резины и очередной поворот переключателя – и звуки, похожие на растрескивающийся лед, рвущуюся бумагу и радиопомехи.

Темнота вокруг него мигала, и он желал ее, потому что она принесла бы прекращение боли, но он не хотел умирать и боялся, что темнота – это смерть, и потому резко отшатывался от нее.

Он чувствовал, что плачет.

Переключатель повернулся.

Пальцы, сжимавшие перекладины, болели – судорогой их свело так, что не оторвать.

Переключатель повернулся.

Он впервые в жизни пожалел, что не верит в Бога.

Переключатель повернулся.

Ему показалось, что сердце пропустило удар – забуксовало, а потом сжалось два раза подряд.

Переключатель повернулся.

Он услышал предупреждающий писк аппарата – и сигнал тревоги.

Переключатель повернулся.

И все прекратилось.

XXII

Два дня назад

Отель «Эсквайр»

Сидни заметила, как морщины на лице у Виктора стали глубже. Наверное, он видел сон.

Время было позднее. Ночь за огромными окнами стояла темная, вернее – настолько темная, насколько это вообще возможно в таком большом городе. Она встала, потянулась и уже собралась пойти лечь, когда увидела бумажный лист – и вся похолодела.

На диване рядом с Виктором была развернута статья. Сначала ее внимание привлекли густые черные линии, но взгляд задержался на фотографии под текстом. У Сидни пережало грудь, резко и больно, так что дышать стало нельзя. Ощущение было такое, словно она тонет – опять: Серена окликает с веранды, у нее на сгибе руки в зимнем пальто корзинка для пикника, она говорит, чтобы Сид поторопилась, а то весь лед растает… а он и тает под хрупкой коркой наста и снега… но когда она зажмуривается, то вокруг нее смыкается не полузамерзшая вода озера, а воспоминание об этом поле год спустя. Участок замерзшей травы, труп – и ободрения сестры, а потом звук выстрела, эхом ударивший по ушам.

Два разных дня, две разные смерти наложились друг на друга и стали сливаться. Она заморгала, прогоняя оба воспоминания, но снимок по-прежнему остался на месте, уставившись на нее, – и она не могла оторвать от него глаз. И не успела она опомниться, как протянула руку, мимо Виктора, к газете с улыбающимся мужчиной на странице.

Все произошло стремительно.

Пальцы Сидни сомкнулись на газетной странице, но когда она стала забирать лист, то случайно коснулась предплечьем колена Виктора и не успела сменить позу или отпрянуть, как он резко сел с открытыми, но пустыми глазами, крепко стиснув ее хрупкое запястье. Без предупреждения боль метнулась вверх по ее руке и пронзила худенькое тело, обрушившись на нее волной. Это было страшнее, чем утонуть, страшнее, чем получить пулевое ранение, страшнее всего, что она когда-либо испытывала. Казалось, каждый нерв ее тела разрывается, и Сидни сделала единственное, что ей оставалось.

Она завизжала.

XXIII

Десять лет назад

Локлендский университет

Боль снова за ним последовала, и Виктор очнулся с воплем.

Анджи возилась с его руками, стараясь отцепить от перекладин. Он резко сел, хватаясь за голову. Почему электричество все еще не отключено? Боль била волной, стеной, крушила ему мышцы и сердце. От нее рвалась кожа. Анджи что-то говорила, но Виктор сквозь мучительную боль ничего не слышал. Он сложился пополам, глотая очередной крик.

Почему боль не перестает? ПОЧЕМУ ОНА НЕ ПЕРЕСТАЕТ?

А потом резко, словно от поворота рубильника, боль исчезла, и Виктор остался, ничего не чувствуя. Аппараты были отключены, огоньки, разбросанные по их поверхностям, погасли. Анджи продолжала говорить, ее пальцы скользили по его коже, отстегивали крепления на лодыжках, но Виктор ее не слышал: уставившись на свои руки, он пытался разобраться с внезапной опустошенностью – словно электричество выжгло ему нервы, оставив только пустые оболочки.

Пустые.

«Куда она девалась? – пытался сообразить он. – Не вернется ли снова?»

Во внезапном отсутствии боли он попытался вспомнить, как она ощущалась, вызвать это чувство, хотя бы его тень, и тут словно щелкнул выключатель, и энергия вернулась, потрескивая в воздухе, как радиопомехи. Он услышал шелест воздуха, а потом – крик. Секунду он не понимал, откуда исходит звук, но боль была теперь снаружи Виктора, вне его – гудела на коже, не касаясь ее.

Замедленно, оглушенно он попытался понять происходящее. Ничего не болит – тогда кто же кричит? А потом на лабораторный пол у его стола рухнуло тело, и прорехи между его мыслями схлопнулись, и он резко пришел в себя.

Анджи. Нет!

Виктор спрыгнул со стола и увидел, как она корчится на полу, продолжая вопить от боли. Он подумал: «Стоп!» – но электрический гул в комнате продолжал нарастать вокруг него. «Стоп!»

Она схватилась за грудь.

Виктор попытался помочь Анджи, но, когда он до нее дотронулся, она заорала еще громче, и он отшатнулся, ощущая недоумение и панический страх. «Гул!» – подумал он. Его надо было отключить. Он закрыл глаза и попытался представить гул в виде переключателя, попытался вообразить, будто настраивает какое-то невидимое устройство. Он попытался ощутить себя спокойным. Оцепеневшим. И даже удивился, насколько легко оно пришло к нему посреди хаоса – спокойствие. А потом он заметил, какая ужасающая тишина воцарилась в комнате.