Зло - [13]

В ходе врачебной практики ему много раз случалось сталкиваться с проявлением шизофрении у пациентов. Но никогда до этого не приходилось работать с таким больным, как Евгений Штольм: он был исключением из правил и не поддавался никаким классификациям. Физически истощённый молодой человек, живущий только одним — своими снами. Отец рассказывал про рисунки пациента, про сеансы с ним. Всё чаще в разговорах он стал упоминать Штольма.

Константин Григорьев, друг отца, активно помогавший ему в исследованиях, сообщил мне об уходе его из клиники. В то время я находился в Штатах. Приехать у меня не получилось из-за загруженности. Я лишь поздравил Григорьева с занятием должности главврача и полностью одобрил выбор профессора Александрова, так как лучшей кандидатуры на это место было не найти. А через полгода меня настиг звонок Константина Сергеевича, сообщившего о смерти отца: инфаркт застал старика ночью. Прилететь на похороны у меня также не получилось, хотя и клял себя последними словами. Приостановить обучение было невозможно.

Освободившись только через полгода, я прилетел узнать о пропущенных событиях. Вот тогда и заинтересовался Штольмом всерьёз. Все записи, которые вёл отец, были им уничтожены по неизвестной причине. Даже не будучи журналистом, я бы не смог пройти мимо такого, а при моей профессии интерес воспалился нешуточный. Хотя всё же главной причиной этого стал неожиданный уход старика от дел клиники и последующая его смерть. Спустя некоторое время после начала сеансов отец завершил лечебную практику ввиду плохого самочувствия, а ещё через полгода умер. Я не мог понять, так как он никогда не жаловался на проблемы со здоровьем. Я был убит горем, но решил заняться пациентом, начав заново исследования; а главное — хотел продолжить дело отца, стремясь понять причину его смерти. Глубокое изучение истории болезни Штольма неожиданно дало интересные результаты.

Всё началось много лет назад, в юности Евгения. Однажды во сне к нему пришли видения. Они настолько сильно въелись в мозг тринадцатилетнего подростка, что он так и не смог справиться с бунтом сознания. Ужас, наложивший отпечаток на душу семнадцать лет назад, остался несмываемым. Изменения со временем завладели даже самыми потаёнными уголками его сознания. Воспалённое воображение Штольма рисовало сводящие с ума образы — жуткие картины обретали жизнь в его голове. Кошмарные создания, порождения его мозга, звали больного с собой, обещая вечное блаженство… Он называл их отражениями.

* * *

Спокойно сидя напротив в кресле, Евгений смотрел на меня проницательными глазами. От этого по коже невольно пробегали мурашки, никогда прежде я не испытывал такого ощущения. Штольм не отрывал от меня взгляда, и вёл разговор лишь ему известным путём:

— Вы живёте в привычном мире, боясь его изменений. Всё, что выходит за рамки, становится кошмаром, от которого вы хотите избавиться. Бежите, спотыкаясь от действительности, пытаетесь отгородиться от неё возведёнными стенами неверия и прагматизма. Стараетесь вписаться в установленные рамки жизни, в то, что принято считать нормой, совершенно выбрасывая из головы извилистые пути реальности, и не только нашей. Глядя вам в глаза, я вижу вашего отца. Вы так сильно похожи друг на друга! — сказал мне тогда Евгений. — Профессор Александров тоже был увлечён моим синдромом, как он это называл. Было очень интересно следить за ходом его исследования, если вы понимаете, о чём я.

Ощущение нереальности происходящего начинало меня захватывать. Впечатление складывалось такое, будто управлял нашей беседой не я, а пациент.

— То есть, Евгений, хотите сказать, что ваши видения есть нечто существующее и такое же истинное, как и мир, который нас окружает? Расскажите о них.

Больной изменил позу в кресле, слегка подавшись вперёд. Глаза заблестели, а руки крепко ухватились за подлокотники сиденья. Долгим испытующим взглядом осмотрев меня с ног до головы, будто видя впервые, он улыбнулся, скривив губы:

— Виденья? Хм. Это не виденья. Считайте меня сколь угодно душевнобольным человеком, но то, что я вижу, является такой же реальностью, как и мы с вами. Возможно, даже большей. Вы когда-нибудь видели сны, Фёдор? Кошмарные сны, когда страх настолько захватывает вас, что хочется кричать, взывая о помощи? Вы когда-нибудь бились в припадке, пытаясь вырваться из склизких объятий Морфея? Представьте свой самый страшный сон, когда вы готовы были отдать всё, чтобы только проснуться. Представили, вспомнили? Так вот растяните его на семнадцать лет и добавьте к этому то, что сон превращается в явь, и вы видите два мира, слившихся друг с другом. Наверняка миров гораздо больше, и мне остаётся только молиться несуществующим богам, чтобы нас защитили от этой мерзости.

Рассказ Евгения рождал странные образы в моей голове. Странно, но я чувствовал, как сознание начинает «биться», вторя словам моего пациента. Ощущение, как если бы кровь в голове пульсировала в такт чему-то, что лежало за гранью человеческих чувств. Нереальность происходящего. Штольм всё это время внимательно рассматривал меня, отслеживая малейшие изменения. Опять появилось стойкое чувство, что исследую не я, а он.