Злая корча. Книга 1. Невидимый огонь смерти - [34]

Крис Хамфрис. Французский палач

«Антонов огонь ему в зад, этому ювелиру, который их сделал, заодно и придворной даме, которая их носила!» — такое проклятие вложил Франсуа Рабле в уста Гаргантюа в XVI веке. Не каждый современный читатель, даже если знает, о чем речь, сможет прочувствовать эту фразу. А весельчак и шутник Рабле, будучи врачом, выражает очень уж недоброжелательное отношение к упомянутым персонажам. Нарочитой народной грубостью Рабле рушил образы и нормы литературности. Того же антонова огня он в предисловии желает и читателям, не верящим в правдивость его хроники. Это не просто пожелание «да что б вы сдохли» — дикий суеверный ужас антонова огня уже многие столетия постоянно витал над Европой.

«В то время пламя болезни выжигало лимузенцев» — так перо Адемара де Шабанна отобразило в 997 году один из обоснованных страхов рубежа тысячелетия. Эпидемия была известна под сорока различными названиями на шести разных языках, но чаще всего ее называли огнем святого Антония или священным огнем, в пламени которого люди сгорали изнутри, «огонь» жег так, что их конечности раздувались и отпадали. «Да сожжет тебя огонь святого Антония!» — это было самое худшее проклятие, которое только можно было послать врагу, ибо боль эта была ужасна, а затем она убивала[159].

Иногда священный огонь горел, не переставая, десятилетиями, иногда надолго затаивался, но всегда неожиданно возвращался.

Два бенедиктинца посетили монастырь в 1639 году: «Монахи вновь милосердно открыли свои больницы, долго стоявшие закрытыми, для несчастных, пораженных болезнью. С большим состраданием мы рассматривали пару десятков из этих страдальцев: одни без ног, другие без рук, некоторые без ног и рук, ибо эта болезнь может быть вылечена только отсечением членов, на которые она сначала нападает. Там был очень квалифицированный брат, который не упустил ничего. Он показал нам ноги и руки, отсеченные сто лет назад, которые были точно такими же как те, что он отсекает каждый день — то есть черные и полностью сухие». Любой посетитель мог видеть мумифицированные члены, напоминающие сухой лес, выставленные ex-voto в двери церкви аббатства[160].

Откуда взялась «огненная чума» никто не понимал: об опасности ржаного хлеба Европа не догадывалась более тысячи лет с момента его распространения. Или, точнее, почти не догадывалась — все же гангренозную форму эрготизма в Париже в 945 году Флодоард объяснял плохим питанием: «Flodoart описываетъ эпидемію гангренознаго эрготизма, бывшую въ Парижѣ въ 945 году, причиной ея считаетъ употребленіе испорченной пищи»[161]. Автор всемирной хроники бенедиктинский монах Сигеберт из Жамблу сообщал, что в 1089 году во время сильной эпидемии хлеб был красным, а в 1125 году аббат Мон-Сен-Мишель хронист Робер Дюмон высказывал мнение, что болезнь вызывается употреблением в пищу плохого хлеба пурпурного цвета[162].

С X по XII в. во Франции наблюдались самые тяжелые токсидемии этой болезни. В это же, приблизительно, время, как говорит Колотинский, начали подозревать, что причиной болезни является мука из испортившихся во время прорастания хлеба зерен. Более определенно об этом высказался Dumont в 1125 г., выразив мнение, что болезнь вызывается употреблением в пищу спорыньи[163].

Но рациональные мысли быстро уступили место мистическим. Гнев Божий и происки бесов казались более достоверными объяснениями, да и тем, кто зарабатывал на болезни, никакие объяснения нужны не были.

Появившийся в Средневековье «огонь» походил на чуму: внезапный и агрессивный. Походил он также и на проказу: полиморфный (под названием скрывалось два или три вида гангрены). Но он не был заразен, как чума, и не был столь же смертелен как чума. Однако болезнь досаждала достаточно, чтобы общество получило большую долю инвалидов, искалеченных, безруких и безногих калек, и широко распространилась повсюду на континенте и в каждой социальной страте, вызывая мольбы к святому Антонию об излечении. Появился религиозный орден по уходу за больными, антониты[164].

Массовые отравления спорыньей почти во всех статьях и монографиях называют эпидемиями эрготизма или даже пандемиями. Тут есть определенный нюанс: в энциклопедиях эпидемия обычно определяется как «распространение какой-либо инфекционной болезни человека, значительно превышающее уровень обычной (спорадической) заболеваемости на данной территории» (БСЭ). Ключевое слово здесь — «инфекционной». Поэтому эрготизм называть эпидемией вроде бы не совсем верно. Но как еще назвать неинфекционное пищевое отравление, часто охватывающее огромное количество населения на больших площадях? Сложно представить себе какую-нибудь «пандемию отравления мухоморами». Ибо мухоморы просто так на обед не ели даже чукчи или берсерки. Нет эпидемий отравления беленой или белладонной. Да и вообще слов, конкретизирующих источник отравления, подобно специальному названию «эрготизм», не так уж много. Существует, например, термин «меркуризм» (отравление ртутью), но нет эпидемий меркуризма, хотя гибли от ртути не так уж редко — от золотильщиков купола Исаакиевского собора и «золотых ворот» церквей до «сумасшедших шляпников», нашедших отражение даже в «Приключениях Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла. Нет «свинцовых эпидемий», хотя такое название и использовали газетчики в 30-е годы в Берлине, когда там отравились свинцом 850 человек. Все это несравнимо со спорыньей, которая приходила с хлебом, ежедневной пищей, калеча людей, принося с собой смерть и безумие в течение многих столетий. Аналогов у нее просто нет. Поэтому вспышки эрготизма называют эпидемиями — давнее спонтанное исключение из правила, иногда применяемое еще к авитаминозам — пеллагре, цинге и пр.