Злая фортуна - [27]

— Откуда у тебя такая шевелюра? — польстил Басов. — Ты похож на дамского дирижера.

— Я никому не доверяю свою расческу, даже жене, — бессовестно похвастался коновал.

В выборе друзей Блистанов осторожен, но тут дал маху. Ходит он к Басову потому, что там вино рекой льется и некому их одернуть. А еще их роднит музыка: дома у Блистанова стоит разбитое пианино, ободранное, с отставшей вздутой фанеровкой, пригодное лишь для того, чтобы вынести его во двор. Блистанов мечтает научиться подбирать на нем Кальмана. Однажды Илья взял и похвалил этот фортепляс — с тех пор обладатель сокровища остался признателен ему до конца жизни.

Ему перевалило за пятьдесят, а он женился на молодой парикмахерше, польстившейся на его автомобиль, и боится, что возмутитель спокойствия раскроет ей глаза на несостоятельность их брака. Поэтому к себе он сделал доступ затруднительным и никого не пускает, держит ее, как в гареме. Редко собутыльнику удается перешагнуть порог его дома, а если Блистанов нечаянно откроет дверь, то тут же начинает поспешно собираться, сделав вид, что у него вызов.

Просидев два часа у Басова и выпив лошадиную дозу, Блистанов сильно захмелел и не мог встать со стула. Когда он с трудом поборол себя — растопырил руки, как глухарь, и остался так стоять на месте. Сколько Басов ни бился с ним, провожая его до дому, Блистанов не выдал ни одной тайны.

Однажды Илья попал в непоправимую беду: влюбился в дрянь. Она была недобрым человеком, засидевшейся девой, долго водила его за нос, а потом отвергла. Илья преподнес ей королевский подарок: фамильный золотой перстень с крупным агатом, принадлежавший его бабке-графине. Дева швырнула перстень на лестницу, вдогонку ему. На темной лестнице, пахнущей кошками, золото тускло зазвенело, как робкий крик девственницы, попавшей в жилистые лапы солдата.

Этого Илья не мог пережить и был близок к самоубийству. Набрав полный портфель бутылок и глотая слезы, он не отличал проезжей части дороги от тротуара, шел посреди дороги, не замечая машин, и наткнулся на художника Алексея. В руках у Алексея была огромная папка, завязанная тесемками. В папке лежали рисунки.

— Покажи, что там у тебя, — поинтересовался Илья, думая развеяться от горя.

Алексей покраснел, как барышня, и нехотя стал развязывать папку. На картонках были изображены березы, похожие на мучных червей, а на огромных листах ватмана — голые женщины. Женщины были нарисованы цветными мелками настолько пестро, что это были не женщины, а павлиньи хвосты.

— Спрячь, пойдем лучше выпьем, — предложил Илья и повел его к себе в логово.

За столом он признался Алексею в своем горе, как чеховский извозчик лошади. Выпито было много, сильно опьянели и долго не расходились. Было уже поздно, но расставаться не хотелось, и пошли колобродить по городу. Тут Басову пришла в голову озорная мысль потревожить Блистанова. Он задумал позвонить ему в дверь в три часа ночи. И решил подослать Алексея.

— Что я должен сказать? — нахмурившись, спросил Алексей.

— Назовешься Альбрехтсбергером.

— А кто он такой?

— Ты все равно не знаешь, учитель Бетховена и Сальери.

— Так. Не выговорю, — промычал Алексей.

— Давай порепетируем. Повтори: Альбрехтсбергер!

— Альбрехт Дюрер…

— Ну ладно, пусть будет так, иди… Поднимись на третий этаж и позвони. Ну, с богом!

А сам предательски остался внизу и, предвкушая блаженство от предстоящего спектакля, зажимал рот от смеха. Алексей долго взбирался на третий этаж, съезжал вниз, наконец с трудом добрался до нужной двери и нажал звонок. Долго не открывали. Потом послышалась возня за дверью и раздался недовольный голос Блистанова:

— Кто?

— Попов.

Царевич

На переднем кресле в самолете сидел покоритель Севера и играл в карты. Из динамиков, вмонтированных над головами у каждого кресла, раздавалась порнография. Гоминдановцы пытали пленных моряков детским плачем, записанным на пленку, а наша авиакомпания решила угостить пассажиров Пьехой и Пугачевой, не спросившись с их волей.

С налитым кровью лицом, бурой шеей и слежавшейся кошмой волос под шапкой, он был укутан в толстую фуфайку и тонул в ней под самое горло, как черепаха.

Играл, играл и вздумал закурить в самолете. Курить категорически запрещалось. После того как участились аварии, решили взвалить вину на курильщиков и выпустили указ, где каждая буква написана кровью.

Когда включили вентилятор, подул ветер, от папиросы посыпался сноп искр. Стюардесса, похожая на выдру, налетела на него, как храбрая наседка, защищавшая цыплят, и стала отнимать у него папиросу. Он удивился и не принял всерьез ее дерзости. Она не знала, что с ним делать. Там, где житейские трудности атрофируют вкус к изнеженности, на внешность не обращают внимания. Что до стюардессы, то если б не летная форма, облегающая ее маленькую спину, ее никто не заметил бы.

Связываться с нею он не стал, а только по-отцовски пожурил немного. Это был огромный медведь в овчинном полушубке гигантских размеров. Он напоминал горного великана, вступающего в единоборство со стихией: громадными валунами, водопадами и огнедышащими вулканами. Весь день достает бутылки из недр мохнатой овчины, как из бездонного погреба. Наставительным басом подсчитывает очки, собирая неуклюжими пальцами, неспособными подобрать с пола копейку, маленькие пасьянсные карты, которые в его ручищах, потрескавшихся от бензина и морозов, кажутся крошечными эльфами, заблудившимися среди корней могучих деревьев. Когда ему кажется, что у него за спиной передергивают, воинственно поднимает голову, вылезая из фуфайки, и показывает уши, прижатые, как у волка, на которого сел охотник с кинжалом.