Злая фортуна - [13]
Теперь нет и этих друзей. Я потерял их, и больше не повторится молодость. О скольких друзей уже недосчитывается! Зачем старость так безжалостна, заставляет ходить по кладбищу и оттягивает срок неизвестно насколько? Кто знает, будут ли впереди светлые дни? По крайней мере, этот свет теперь уже воспринимается как сквозь копченое стекло, и никогда больше не повторятся в природе чары той осенней ночи… Я отдал бы все на свете, чтобы вновь пережить этот незабываемый миг в моей жизни.
Шалость дьявола
После трудов праведных я решил хоть к вечеру через силу немного подвигаться, но когда вы глянул в окно, то понял, что небо и зелень сейчас должны быть обворожительными после дождя: зелень умылась и потемнела, а в небе творится хаос от клубящихся облаков, разгадать смысл которых не дано ни одному смертному.
Когда я вышел из дому, солнце уже садилось, погружая полнеба в ослепительный сплав, стоявший неподвижно над горизонтом, рассыпая вокруг золотистую муть и освещая мокрую дорогу малиновым золотом. Купы гигантских деревьев окрасились красной охрой, застыли в колдовском молчании, тонули в шафрановом свете и звали в свои недра.
Солнце садилось быстро, золотые клубы облаков громоздились друг на друга, вставая библейским пожаром, горящим прощально и долго. Дальние облака, окрашенные в стыдливый румянец, застыли широким караваном в томном зефире индиго с молоком. Все небо играло яркими красками, как будто ангелы решили заняться живописью, разложили самые чистые краски и забыли про них.
На холодной парижской лазури, преображенной зеленым фосфором, клубились фиолетовые облака, позлащенные по краям, и всюду застыли величественные видения: неведомые страны, восточные ладьи, плывущие по морю, нагруженные богатствами, — то голубые, то пепельные, растянувшиеся по небу и схваченные улыбкой румяного серебра.
Гладь реки отражала эти чары, умножая их власть. Желтая нива на том берегу манила в свои объятия, а извилистая дорога показывала путь к ее сердцу. Пока я обдумывал, успею ли я переправиться на пароме на тот берег, пока солнце еще не село, чтобы полюбоваться раскаленным малиновым углем, который так быстро таял на горизонте, как вдруг меня тихо позвал бледный месяц, вставший над развалинами заброшенного имения. На небе красовался высокий вяз, одинокий и печальный, напоминая крымскую картину. Развалины потускнели от надвигающихся сумерек. Они манили своими живописными руинами и дикой зеленью, глушившей сырые камни.
Это имение, бывшее когда-то блестящим, теперь загажено навозом и перенаселено бедным людом, распределенным по каморкам, поселившимся в них, как клопы в трещинах. Отвалившаяся штукатурка, грязное тряпье, развешанное на окнах, разрушенные лестницы и облупившиеся колонны исторгали стон отчаяния.
Боковое крыло было совсем заброшено и наполовину разбито. Окна заколочены досками и ржавым железом. Пилястры отбиты и сброшены на землю. Казалось, здесь никто не живет, но утоптанная тропинка вела к подъезду, у которого стояла сгнившая скамейка, поросшая крапивой и тонувшая в репейнике в человеческий рост. Меня одолело любопытство исследовать тропинку и подойти к подъезду. Обогнув строение, я увидел черное окно, сиротливо зияющее в сумерках. На окне стоял старый кувшин времен средневековой Испании, а на натянутой проволоке висела выцветшая шаль. Мне представилась корчма на большой дороге, владелица которой, глухая старуха, живущая в потрясающей нищете, зарабатывает тем, что пускает бандитов, угощая их черствой лепешкой и скверным сидром. Крыльцо оказалось высоким, со ступеньками и перилами.
Не успел я повернуть к крыльцу, вдруг остановился как вкопанный, словно передо мной была натянута веревка. Силки, в которые я лез, были расставлены предательски. На крыльце лежала огромная собака песочной масти. Она была голая и дряблая. Увидев меня, подняла голову и грозно зарычала. Я не сделал ей ничего дурного, даже не успел приблизиться к крыльцу. Тем более у меня не было никаких намерений заходить в дом, но одного того, что я оказался в ее владениях, было достаточно.
Она разразилась громовым лаем и стала спускаться с крыльца. Страх парализовал меня так внезапно, что я перестал соображать. Не в бесстрашии мужество, а в умении превозмочь страх. Много видел я собак на своем веку, вел себя всякий раз равнодушно, надеясь на какой-то гипноз, исходящий от человека, а в общем терял всякое представление, что со зверем шутить опасно, но таких встречать еще не приходилось.
Видя, что я не могу оказать сопротивление, и, привыкнув властвовать над верховным существом, она настигла меня и, бешено захлебываясь, стала припадать на передние лапы, явно намереваясь броситься на меня. Она задыхалась в конвульсиях злобы, с морды капала пена, глаза горели, огромные клыки и наморщенный нос угрожали. Я окаменел от страха, почти потерял сознание и не торопился уносить ноги, чтобы не вдохновлять разъяренного зверя, а только осторожно нащупывал землю под ногой и потихоньку пятился назад. В этот момент я напоминал слепого, потерявшего палку. Чувствуя, как у меня отнимаются конечности и стынет кровь в жилах, я ничем не отличался от овцы, которую режут. Будь у меня дубинка под рукой, я, наверное, не смог бы пустить ее в ход. Отделаться от внезапного испуга невозможно, и я мог пасть жертвой этой омерзительной горгоны.
Россия, начало 2000-х. Расследования популярного московского журналиста Николая Селиванова вызвали гнев в Кремле, и главный редактор отправляет его, «пока не уляжется пыль», в глухую провинцию — написать о городе под названием Красноленинск, загибающемся после сворачивании работ на градообразующем предприятии, которое все называют просто «комбинат». Николай отправляется в путь без всякого энтузиазма, полагая, что это будет скучнейшая командировка в его жизни. Он еще не знает, какой ужас его ожидает… Этот роман — все, что вы хотели знать о России, но боялись услышать.
«Шиза. История одной клички» — дебют в качестве прозаика поэта Юлии Нифонтовой. Героиня повести — студентка художественного училища Янка обнаруживает в себе грозный мистический дар. Это знание, отягощённое неразделённой любовью, выбрасывает её за грань реальности. Янка переживает разнообразные жизненные перипетии и оказывается перед проблемой нравственного выбора.
Новый роман Олега Ермакова, лауреата двух главных российских литературных премий — «Ясная Поляна» и «Большая книга» — не является прямым продолжением его культовой «Радуги и Вереска». Но можно сказать, что он вытекает из предыдущей книги, вбирая в свой мощный сюжетный поток и нескольких прежних героев, и новых удивительных людей глубинной России: вышивальщицу, фермера, смотрителя старинной усадьбы Птицелова и его друзей, почитателей Велимира Хлебникова, искателей «Сундука с серебряной горошиной». История Птицелова — его французский вояж — увлекательная повесть в романе.
Великолепный первый роман молодого музыканта Гаэля Фая попал в номинации едва ли не всех престижных французских премий, включая финал Гонкуровской, и получил сразу четыре награды, в том числе Гонкуровскую премию лицеистов. В духе фильмов Эмира Кустурицы книга рассказывает об утраченной стране детства, утонувшей в военном безумии. У десятилетнего героя «Маленькой страны», как и у самого Гаэля Фая, отец — француз, а мать — беженка из Руанды. Они живут в Бурунди, в благополучном столичном квартале, мальчик учится во французской школе, много читает и весело проводит время с друзьями на улице.
Группа ученых в засекреченном лагере в джунглях проводит опыты по воздействию на людей ядовитых газов, а в свободное время занимается рыбалкой. В ученых не осталось ничего человеческого. Химическую войну они представляют как полезное средство для снятия демографического давления, а рыбалка интересует их больше, чем жизни людей.
«Гость», составленный из лучшей путевой прозы Александра Гениса, продолжает библиотеку его эссеистики. Как и предыдущие тома этой серии («Камасутра книжника», «Обратный адрес», «Картинки с выставки»), сборник отличают достоинства, свойственные всем эссе Гениса: привкус непредсказуемости, прихотливости или, что то же самое, свободы. «В каждой части света я ищу то, чего мне не хватает. На Востоке – бога или то, что там его заменяет. В Японии – красоту, в Китае – мудрость, в Индии – слонов, в Израиле – всё сразу.