Зимний сад - [82]

– Я хочу рассказать тебе, Мадлен, одну историю, – начал он тихим голосом, изо все сил сжимая спинку кресла, чтобы не броситься к Мадлен, а спокойно поведать ей о своем прошлом, которое он так долго скрывал.

Мадлен сидела не шелохнувшись, глядя на него широко раскрытыми, ясными глазами.

– После смерти жены я был великосветским повесой, не чуравшимся женского общества. В основном я жил в городе, за исключением того времени, когда нужно было уезжать на континент для проведения какого-нибудь расследования. Женщины слетались ко мне, как мухи на мед. Ничего удивительного: я был богат, знатен, вдов и недурен собой, так что мог завязать интрижку с любой, равно как и бросить ее, когда надоест. Это была игра, и мне она очень нравилась.

Мадлен по-прежнему молча смотрела на него, не проронив ни слова, и Томас повернулся к камину. Задумчиво глядя на тлеющие угли, он помолчал немного, тщательно обдумывая свои дальнейшие слова, и продолжил:

– Я рассказывал тебе, что получил увечье во время войны. Это правда, но лишь отчасти. Оно было получено мною не во время сражения, как бы мне этого ни хотелось. В начале октября 1842 года, сразу же после подписания Нанкинского соглашения, министерство внутренних дел послало меня в Гонконг. Моя миссия не имела ничего общего с самой войной. Я получил задание следить за двумя морскими офицерами высокого ранга, Чарли Данбаром и Питером Гудфеллоу. Оба они служили на военном корабле, в задачу которого входило обеспечение мира в течение нескольких недель после подписания соглашения – довольно напряженного времени. Ходили слухи, что эти офицеры приторговывают специями, опиумом, шелком и другими товарами, и связаны они с некоторыми высокопоставленными лицами в китайском правительстве, которые списывали пропажу этих товаров на китайцев, погибших во время кровопролитных морских сражений либо сообщали о том, что они украдены, а вырученные деньги присваивали себе.

Я поступил в распоряжение капитана Данбара и приступил к несению службы на новом пароходе, которому только что присвоили имя «Великолепный», второго ноября, выдавая себя за кораблестроителя, якобы нанятого правительством для наблюдения за строительством судоверфи, расположенной в гонконгской гавани. В течение полугода все шло спокойно, меня никто не заподозрил, однако никакого компрометирующего материала на офицеров, за которыми мне было поручено вести наблюдения, мне не удалось собрать. Не было никаких доказательств, что Данбар или Гудфеллоу занимаются незаконной деятельностью, и тем не менее время от времени появлялись донесения о пропаже груза то с одного, то с другого корабля. Я чувствовал себя абсолютно беспомощным, и по прошествии нескольких месяцев это стало меня раздражать.

Томас замолчал и быстро взглянул на Мадлен. Теперь она не мигая смотрела на шахматные фигурки, крепко стиснув руки на коленях.

Дрожащим от волнения голосом Томас продолжал:

– Но самым грустным, Мадлен, было то, что обнаружение способа действия подобных тайных операций и внедрение в ряды их участников, с тем чтобы в корне пресечь их незаконную деятельность, было моей работой, с которой я всегда отлично справлялся. Однако в Гонконге мне никак не удавалось это сделать. Задание правительства так и осталось невыполненным. Ко времени приезда в Китай я работал в этой области уже четыре года, и еще ни разу мне не приходилось с таким трудом добывать доказательства деятельности преступников. У меня хватало доказательств для их ареста, однако они ни за что не признались бы в своих преступлениях, а раздобыть улик я никак не мог. Впервые с начала моей работы я терпел неудачу.

Томас еще крепче сжал руками спинку кресла. Воспоминания о том давнем злополучном и судьбоносном дне нахлынули на него.

– 10 мая 1848 года я совершил самую страшную ошибку в жизни, – признался он хрипловатым голосом. – В тот вечер я отправился на окраину города, чтобы еще раз прикинуть все мои возможности для выполнения задания, нисколько не заботясь о собственной безопасности по причине обычной самонадеянности и отвращения к работе, которое я уже начинал чувствовать. Помню, направляясь по пустой улице к пристани, я услышал за спиной шаги, хотел обернуться, но не успел: кто-то ударил меня по голове чем-то тяжелым, и я потерял сознание. Очнулся я на какой-то заброшенной судоверфи. Лежал на земле, придавленный горящей деревянной балкой. Вокруг бушевал огонь.

Томас замолчал. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, ему тяжело было говорить о том, какой ужас он испытал тогда, как саднило грудь от горячего дыма, какую страшную боль он ощущал во всем теле, как его выворачивало наизнанку. Как отчаяние и страх охватили его, когда, пытаясь выбраться из этого ада, он хотел встать на ноги и не смог.

– Даже не знаю, как мне удалось выбраться из-под балки и отползти подальше от огня, – продолжал Томас отчужденным голосом. – Три недели я провел в госпитале в Китае, после чего вернулся в Англию. По приезде домой я два месяца выздоравливал и пытался приспособиться к той жизни, которая мне отныне была уготована, вернее, не жизни, а жалкому существованию.