Зимний излом. Том 2. Яд Минувшего. Часть 1 - [86]

— Повиновение государю.

Альдо отбросил со лба волосы и недовольно поморщился:

— С анаксами не дерутся, Дикон, но я не собираюсь гнать на убой своих вассалов.

— Мой государь? — Длинный, худой Кракл и низенький, не то чтобы толстый, но какой-то круглый Джаррик вдвоем являли собой забавное зрелище, только Дику было не до смеха.

— Мы желаем знать, — сюзерен успел стать лицом к окну, — что означает выбор между мечом и ядом.

— Осужденный мог выбрать способ казни. — Кракл отвечал уверенно, так говорят лишь те, кто знает.

— Хорошо, — руки Альдо были сцеплены за спиной, — что значит «выбрать меч»?

— Это считалось более почетным, — барон явно не понимал, о чем идет речь, — эорий в присутствии свидетелей бросался на собственный меч.

— А если он не выбирал ничего? — продолжал расспрашивать Альдо. — Мы не желаем неожиданностей.

— Такое было только раз, — Кракл сосредоточенно свел брови, — только раз…

— Сициний Батиат в 15-м году Круга Волн, — подсказал Фанч-Джаррик. — Он испугался, и Манлий Ферра довел казнь до конца. Тогда же в кодекс Доминика вписали, что эорий, отказавшийся от права на смерть от собственной руки, умирает от чужой. В некотором смысле это стало возвращением к более ранним законам, когда род смерти соотносился с Домом, из которого вышел обвиняемый. Преступники из Дома Волн подлежали отравлению, преступников из Дома Ветра пронзали стрелами, вассалов Молний казнили мечом, а Скал — копьем.

— Иными словами, во время действия кодекса обмануть правосудие пытался только Батиат?

— Во время царствования Эрнани Святого, — торопливо уточнил Кракл. — Но позже преступников все чаще казнили сначала гимнеты, а потом — палачи. Последним, пожелавшим умереть от собственной руки, был… был…

— Альбин Гариани, осужденный в 202-м году Круга Волн, — не ударил в грязь лицом чиновник. — Казнь пришлось отменить до решения Эсперадора, так как конклав к тому времени объявил самоубийство грехом.

Альдо резко развернулся:

— Если герцога Алва приговорят к смерти, — глаза государя недобро сверкнули, — он сможет выбрать между ядом и мечом, если он откажется от своего права, то умрет как Повелитель Ветра. Мы сказали, а вы слышали.

2

— Дитя мое, вы прелестны. — Женщина в сером платье расправила золотые оборки и улыбнулась. Она была добра, красива и недавно потеряла мужа, но имя ее Мэллит не помнила.

— Благодарю, — начала гоганни и замолчала, потому что во дворце она была Мэллицей Сакаци. Даже не Мэллицей, а Меланией, воспитанницей самой Царственной. Так хочет любимый, и ничтожная не огорчит его.

Девушка не знала, что случилось, но ее сердце не было камнем, а глаза — стеклом. Она чуяла беду и читала страх на чужих лицах. Боялись все, кроме Первородного, и это было плохо, потому что наступала последняя ночь. До полуночи Первородный еще может взять в руки огонь и остановить реку, потом станет поздно.

Мэллит умоляла, она стояла на коленях, заклиная любимого ночами Луны и его кровью, а он смеялся и не верил. Брат достославного из достославных преступил закон, и рука Судеб его покарала, но любимый не верил и в это. Гордый и справедливый, он решил, что правнуки Кабиоховы задумали обман, и отвернулся от них, но молот Судеб бьет наверняка — к утру город внуков Кабиоховых будет мертв, и только Луна оплачет ушедших.

— Золотистые топазы просто созданы для ваших глаз…

— У Его Величества безупречный вкус…

— Но платье должно быть зеленым.

— Лучше желтым. Моя дочь в желтом и розовом выглядела чудесно, — вздохнула помощница Царственной. — Когда Одри Лаптон, а он двоюродный брат графа Рокслея по матери, увидел ее, он погиб…

— Погиб? — переспросила Мэллит. — Погиб?!

Она оденет золотые, как горный мед, камни, ведь их прислал любимый. Если им суждено уйти в лунную бездну из разных мест, пусть на ней будут ценности, которых касались дорогие руки.

— Создатель, — толстая женщина трясла головой, и ее серьги качались, — я забыла, что вы приехали из Алати. Одри Лаптон влюбился в Джинни с первого взгляда и попросил ее руки. Разумеется, мы с моим супругом сказали «да». Лаптон — хорошая партия даже для Мэтьюсов, хотя Джинни могла бы рассчитывать и на бльшее. Ее красота достойна сосновых ветвей и золотистых топазов… Да что я говорю, она достойна сапфиров, это признавали все, но Одри отказа не пережил бы!

Счастливый Одри, он полюбил и услышал, что он любим. Наши души — зеркала, перед которыми потомки Кабиоховы зажигают по свече. В одном зеркале — лишь один огонек, но когда зеркала глянут друг на друга, ляжет звездная дорога от встречи до смерти. Это и есть любовь…

— Ужин сервирован в Малой столовой, — напомнил высокий и важный, и Мэллит кивнула.

— Я иду. — В Сакаци было легче, в Сакаци ее не трогали, за ее окном серебряные стволы целовали облака, а в саду были качели. В Сакаци Первородный говорил о любви, и за его спиной не стояла смерть в короне. Любимый говорит, что он не обманул, но обманут и что Кабиох не допустит гибели наследника своего, но как не бояться, идя по волосу над морем огня?

— Баронесса Мелания из Нижней Сакаци! — Возглашающий ударил об пол жезлом, Мэллит вздрогнула и расправила плечи. Она все помнит, ее зовут Мелания, она носит подшитые платья и называет собеседников по имени. Переступив границу границ, достославный из достославных тоже назвался Жеромом и открыл подбородок, но недостойная отреклась от своих корней раньше. Когда стала любящей и любимой.