Зимний гастрольный тур - [107]

Через минут десять товарища лейтенанта пригласили.

— Товарищ лейтенант, мы предполагаем, что вы могли встретить одно лицо, которое может представить для нас интерес. Так что это не допрос, протокола не будет. Думаю, что не нужно вас предупреждать, что содержание ее секретно. Вы меня знаете?

— Да, товарищ инструктор.

— Кажется, я вас припоминаю. Если не ошибаюсь, ваш недостаток как летчика заключался в чрезмерно резких маневрах, за что и получали замечания.

— Да, товарищ инструктор, было.

— Сейчас разрешаю обращаться ко мне по имени-отчеству. Товарища капитана можете звать Николай Федорович. Так вот, при нашей с вами сегодняшней встрече вы напевали песню. От кого вы ее слышали?

— Ни от кого, Сергей Васильевич!

Глава 24

Причин для появления в этом мире строк стихов Высоцкого могло быть множество. Рославлеву не нравилась ни одна из них, но некоторые просто тревожили, а другие были еще хуже. Самым скверным вариантом выглядел еще один попаданец, от которого можно было ожидать чего угодно. Но слишком пристальный интерес органов внутренних дел мог запросто сломать летчику карьеру. Этого тоже не хотелось делать.

Самым положительным моментом выглядело то, что лейтенант Гребенников отнюдь не числился самым успешным в полку — ни по пилотажным навыкам, ни по тактике, ни по огневой подготовке. Разве что в последней из перечисленных дисциплин он был чуть повыше среднего уровня. Не отличался он и особенным стремлением что-то улучшить в матчасти. Интересовался, но не более того.

Другими словами, предстояла длительная и нудная проверка. Лейтенант говорил, что ни от кого не слышал эти слова? Что ж, посмотрим.

Товарищ коринженер сощурился. Его глаза неприятно напомнили Гребенникову виденный им однажды танк — у того смотровые щели выглядели похоже.

— Вы сами сочинили эти стихи и музыку?

— Нет. Они мне приснились.

Капитан госбезопасности положил два пальца на столешницу. Это был условный знак "не врет" в значении "он и в самом деле так думает".

— В вашем сне их кто-то пел?

— Да.

— Только эту песню вам исполнили?

— Нет, но я запомнил только ее и обрывки из другой, она тоже про летчиков.

— А напеть то, что у вас отложилось в памяти, вы можете?

— Да, но лучше под гитару.

— Вы сами играете?

— Да. Поэтому я и запомнил музыку. Аккорды знакомые.

Старший по званию повернулся ко второму сотруднику НКВД:

— Николай Федорович, организуйте инструмент.

Капитан вышел скорым шагом за дверь, очень кратко переговорил с кем-то и снова вошел.

А Старый продолжал:

— Вы сказали, что видели певца во сне. Вы запомнили его внешность?

— Да, только он не певец, хотя и стоял на сцене.

Товарищ коринженер удивился и даже не пытался скрыть это:

— Не певец, в самом деле? Почему вы так подумали?

— Так у него голоса нет. Он скорее хрипит, чем поет, правда, очень выразительно. Как актер, а не певец. И потом, одежда и внешность у него не те.

— Что вы имели в виду?

— Он был в свитере, а не в костюме. Разве певец такое оденет? И прическа опять же. Сзади волосы длиннее, чем спереди. Настоящие певцы такого не носят. Я на выступлениях бывал, видел. И он сам себе аккомпанировал на гитаре, а не под оркестр или там под аккордеон. Короче, не певец.

— По вашему первому замечанию: петь можно с голосом и без, — Рославлев не стал заканчивать эпиграмму, поскольку не был уверен, что она в этом мире известна[27]. — А если этот человек актер, то надеть мог всякое. Но не в этом дело… А вот и гитара. Исполните ту самую песню, что вы запомнили.

Борис Гребенников вопреки своим собственным словам старался копировать манеру Владимира Семеновича. Получалось похоже.

Я — "Як"-истребитель, мотор мой звенит,

Небо — моя обитель,

Но тот, который во мне сидит,

Считает, что он — истребитель.

В этом бою мною "Junkers" сбит,

Я сделал с ним, что хотел.

А тот, который во мне сидит,

Изрядно мне надоел.

Я в прошлом бою навылет прошит,

Меня механик заштопал,

Но тот, который во мне сидит,

Опять заставляет — в "штопор".

Из бомбардировщика бомба несёт

Смерть аэродрому,

А кажется, стабилизатор поёт:

"Мир вашему дому!"

Вот сзади заходит ко мне "Messerschmitt".

Уйду, — я устал от ран,

Но тот, который во мне сидит,

Я вижу — решил на таран!

Что делает он, ведь сейчас будет взрыв!..

Но мне не гореть на песке, —

Запреты и скорости все перекрыв,

Я выхожу из пике́.

Я — главный, а сзади — ну чтоб я сгорел! —

Где же он, мой ведомый?

Вот он задымился, кивнул и запел:

"Мир вашему дому!"

И тот, который в моем черепке,

Остался один и влип.

Меня в заблужденье он ввел и в пике́ -

Прямо из "мертвой петли".

Он рвёт на себя, и нагрузки — вдвойне.

Эх, тоже мне, летчик-ас!

И снова приходится слушаться мне,

Но это — в последний раз.

Я больше не буду покорным, клянусь!

Уж лучше — лежать на земле.

Ну что ж он, не слышит, как бесится пульс?

Бензин — моя кровь — на нуле.

Терпенью машины бывает предел,

И время его истекло.

Но тот, который во мне сидел,

Вдруг ткнулся лицом в стекло.

Убит! Наконец-то лечу налегке,

Последние силы жгу.

Но… что это, что?! Я — в глубоком пике́,

И выйти никак не могу!

Досадно, что сам я немного успел,

Но пусть повезет другому.

Выходит, и я напоследок спел:

"Мир вашему дому!"

Полознев был под сильным впечатлением, хоть и не был летчиком. А на товарища Александрова песня оказала странное воздействие. Лейтенанту Гребенникову вдруг показалось, что на него смотрят дула орудий главного калибра крейсера. По крайней мере, так он себе это представлял.