Зимний дом - [173]

Когда принесли чай, Робин вынула из сумки фотографии.

— Я думала, вам захочется на них взглянуть. — Она положила фотографии на стол. — Это снято в Испании.

Робин смотрела, как отец Джо сквозь очки внимательно разглядывал моментальные снимки, придерживая их кончиком пальца. Вилла испанского гранда, они вдвоем в саду. Танцуют между клумбами, и воздух напоен ароматом роз.

Эллиот снял очки, сложил их и сунул в футляр. Его глаза блеснули.

— Не могу представить Джо солдатом. Он был слеплен из другого теста.

— Да, пожалуй, — грустно кивнула Робин. — Перед смертью он возненавидел это ремесло. И поехал в Испанию только потому, что считал это правильным. Он в это очень верил.

— Угу… — Джон Эллиот встал и подошел к окну. — У него в башке всегда было полно всякой дури.

Старик стоял к ней спиной, но Робин заметила, что он поднес руку к глазам. Она мягко сказала:

— Мистер Эллиот, вы можете гордиться своим сыном.

Потом поднялась, положила ладонь на его руку и стала смотреть на улицы и высокие пурпурные холмы, вздымавшиеся за ними.

— Угу. Я и горжусь. — Он громко высморкался. — Так вы говорите, мисс Саммерхейс, вы с ним были друзьями?

— Да.

— Близкими друзьями?

— Очень близкими.

— Джо не позволял заглядывать к себе в карты… Никогда ничего не говорил отцу.

— Мы любили друг друга, — без обиняков сказала Робин.

— Гм-м… — Это междометие прозвучало как вздох. — Ты бы вышла за него замуж, девчушка?

— Да, — не задумываясь ответила она. — Да, вышла бы.

— Вот черт… — Джон Эллиот снова высморкался. — Вот черт…

Снова настала тишина. Когда старик наконец заговорил, его голос был полон боли.

— Кому я оставлю все это? — Он обвел рукой завод, дома и слободку. — На что я потратил свою… — Он осекся, замолчал и опустил голову.

Робин села на поезд до Ипсвича, там сделала пересадку и доехала до побережья. Когда она шла по песку, на берег накатывали волны с белыми барашками, глаза щипало от соленого ветра.

За прошедшие годы очертания Лонг-Ферри не изменились: те же каменные кружева на фоне серого неба. Те же башенки, те же зубчатые стены и два крыла, обнимающие двор. Из письма Чарис Форчун Робин знала, что Фрэнсис уехал за границу: Чарис получала от него открытки из Марселя, Танжера и Марракеша. А потом долго-долго ничего. Робин представляла себе Фрэнсиса, уходящего все дальше в пустыню с бутылкой в одной руке, с сигаретой в другой и теряющегося в песках. На брусчатке стоял грузовик. Когда Робин подошла к воротам, ее окликнул мужской голос:

— Эй, красавица, туда нельзя!

Робин обернулась и крикнула шоферу грузовика:

— Почему?

— Частное владение, красавица.

Водитель выпрыгнул из кабины и пошел к ней.

— Я — подруга… — она замялась, пытаясь вспомнить последнюю фамилию Вивьен, — миссис Фарр.

— Миссис Фарр здесь больше не живет. Продала дом со всеми потрохами. Странное место, ей-богу. Куча всяких закутков там, где и в голову не придет искать.

— Вы не знаете, где теперь живет миссис Фарр?

— Понятия не имею, красавица.

— Как вы думаете, — глядя на него, нерешительно начала Робин, — можно мне заглянуть в дом? Хотя бы на минутку?

Он огорченно покачал головой.

— Это будет стоить мне работы. Понимаете, дом принадлежит государству. — Он постучал себя по носу. — Только между нами… Тут сидят головастые типы в белых халатах.

— Ох… — Робин почувствовала, что все напрасно.

Мужчина пошел к своему грузовику, потом обернулся и добавил:

— Думаю, это имеет отношение к следующей войне.

— К войне? — переспросила она. — К какой войне?

Ответа Робин не получила.

Она немного постояла у закрытых ворот, а потом пошла на станцию. Обернулась всего один раз и увидела на темнеющем небе силуэт маленького бельведера. Лучи заходящего солнца посеребрили старый камень так, что крыша и колонны казались покрытыми тонким слоем снега.

Пока Робин была в Испании, ее комнату сдали, но зато автор детективов выехал из квартиры Джо. Страх прийти туда был больше страха увидеть родителей, но когда Робин отперла дверь и огляделась, знакомая обстановка подействовала на нее успокаивающе. Часть ее жизни умерла вместе с Джо, но, по крайней мере, здесь все убеждало ее, что эти годы действительно были. Она не обнаружила Джо в Хоуксдене; ей не позволили вспомнить чудесные старые времена, которые они втроем проводили в Лонг-Ферри. Но здесь, в квартире, сидя на продавленном старом диване и накинув на плечи старый летний пиджак Джо, она могла по-настоящему оплакать любимого. Она подмела комнаты и вытерла пыль, уничтожая следы долгого отсутствия. Когда Робин решила вскипятить чайник и зажгла газовую плиту, ей показалось, что на лестнице звучат быстрые шаги Джо. Сейчас он откроет дверь и улыбнется ей…

Она часто разговаривала с ним. Приходя домой после первой изматывающей недели учебы, Робин говорила: «Ужасный день, Джо… Я препарировала легкое и уронила его на пол. В метро было полно народу, а я забыла купить поесть, так что придется грызть крекеры. Ну да ладно, обойдется». По утрам, готовясь к лекциям, она бормотала: «Пальто, сумка, книги… Как ты думаешь, пойдет дождь? Да, возьму зонтик. Ах, да, шляпа… Спасибо тебе, Джо». Если бы кто-нибудь услышал ее, то наверняка решил бы, что она сумасшедшая, но Робин не было до этого дела. Некоторые дни были лучше других. В хорошие дни исступленное неверие в его смерть, которое изматывало Робин в Испании, уступало место тихому удовольствию от того, что Джо по-прежнему рядом. В плохие дни ее голос эхом отдавался в пустых стенах.