Зима в горах - [171]

— Так все же очень просто: этому хаосу будет положен конец, — сказал Туайфорд. — Во всю эту путаницу и неразбериху необходимо внести крупицу здравого экономического смысла. Конечно, если руководящий центр будет находиться в Англии, националисты, как всегда, могут поднять шум, и, возможно, тут пойдут на уступки, и тогда управление поместят в Рэксхеме или еще где-либо. Но, так или иначе, через год всем им придется расстаться со своими автобусами, а сейчас следовало бы поджать хвост.

— Я с вами не согласен, — сказал Роджер, — но не думаю, чтобы вас это могло интересовать.

— Откровенно говоря, — сказал Туайфорд, — вы для меня просто не существуете. Вы не больше, как дыра, в которую случайно провалилась моя жена и мои дети. А я сейчас готовлю снасть, чтобы вытащить их оттуда.

— Валяйте, потешьте свое самолюбие. Воспользуйтесь своим, освященным законом правом добраться до детей, а тот вред, который вы им нанесете, я с помощью матери постараюсь, насколько возможно, свести на нет. А теперь давайте оставим этот разговор.

— Охотно.

К ним приближался Дональд Фишер. Глаза его горели любопытством и предвкушением скандала, и он явно был разочарован, увидев, что Роджер и Туайфорд не собираются вцепиться друг другу в глотку.

— Ну, признайтесь, Джеральд, — сказал он, — я нисколько не преувеличил, когда говорил, что сегодня здесь будут решительно все.

— Тут действительно приходится отдать вам должное, — сказал Туайфорд, — но все равно вам нипочем не удалось бы затащить меня сюда, не будь у меня сегодня пустой вечер. Да, действительно, все здесь. — Он с усталой гадливостью обвел глазами зал. — Слава тебе господи, на следующей неделе я уже буду в Нью-Йорке.

— Не позабудьте мою просьбу, — быстро сказал Фишер.

— Вот Фэрнивалл только что говорил мне, — сказал Туайфорд, — что он не согласен с моей оценкой здешней экономической ситуации.

— Ничего подобного я не говорил.

— Я сказал, что у этих людей нет никаких оснований веселиться, а вы заявили, что не согласны со мной.

— Экономический фактор — не единственный побудитель веселья, — сказал Роджер.

— Опять все сначала! — вздохнул Туайфорд.

— Нет, — сказал Роджер и, кажется, впервые и уж наверняка в последний раз внимательно вгляделся в его лицо. — Мы вовсе не начинаем сначала. Мне нечего больше сказать, и я не собираюсь докучать вам.

— Иными словами, я все равно ничего не пойму?

— Почему же, я отдаю вам должное. Умного человека не трудно отличить от дурака. Но, Туайфорд, мы все смертны. А смерть все меняет.

— Как апокалиптично! — хихикнул Дональд Фишер и покосился на Туайфорда, проверяя, заслужил ли он одобрение. — Я вижу, вы недаром начали водить дружбу с поэтами.

Роджер отошел. И в этот миг мимо него, направляясь к столику, где стояли быстро опустошаемые бутылки шампанского, стремительно прошла молодая женщина, едва не столкнувшись в своем напористом продвижении с Роджером. Глаза Роджера скользнули по этой особе, не запечатлев ее образа в памяти. Он никогда не видел этой женщины раньше, но в таком большом сборище встречалось немало незнакомых ему лиц. Женщина была невысокая, рыжеволосая, с капризной гримаской на очень пухлых губах. Вероятно, приятельница кого-нибудь из приезжих поэтов, а быть может, и местная жительница, узнавшая, что тут можно выпить дарового шампанского. Она промелькнула в поле зрения Роджера, не оставив после себя следа.

Роджер направился к Дженни. Вон она, в том углу, и Марио подливает ей вина. Роджер видел, что Марио не остался к ней равнодушен; возможно, пользуясь случаем, уже приглашает ее на прогулку вокруг крепостной стены или предлагает прокатиться на его машине в горы. Жена Марио, стройная брюнетка, холила и лелеяла своего муженька, но какой мужчина откажется от нового блюда вместо привычного мяса с картошкой! «Ни один, кроме меня, — подумал Роджер. — Меня никогда не потянет к переменам». Он сочувствовал Марио, но тем не менее поспешил к Дженни, чтобы помешать Марио ущипнуть ее за ягодицу. И тут на его пути вырос массивный неподвижный торс Гэрета.

На Гэрете была его неизменная, лоснившаяся от времени кожаная куртка. Лицо его раскраснелось, а в глубоко посаженных глазах, словно на дне двух тихих глубоких колодцев, мерцали искорки света. Гэрет был счастлив.

«Гэрет! — сказал Роджер. Он положил руку на его большое плечо. Плечо было твердое, как камни его гор. — Уже пробило десять».

«Сегодня рейс откладывается, — сказал Гэрет. — Мы отправимся не раньше половины одиннадцатого. Я объявил это всем в автобусе, когда ехали сюда. И дал одному мальчишке пять шиллингов, чтобы он остался в машине и оповещал всех на случай, если кто забредет раньше. В такую ночку, как сегодня, можно и обождать. Пивные еще не закрылись, а если придут женщины и не захотят идти в пивную, так пусть посидят в автобусе — там тепло, славно, пусть посидят со своим вязаньем».

Это была необычайно длинная для Гэрета речь. Предел экзальтированности.

«Хорошо, — сказал Роджер и поглядел на часы. — Так ведь скоро половина одиннадцатого, дружище».

«Для тебя теперь это все уже позади, Роджер», — мягко сказал Гэрет и протянул Роджеру свою большую, жесткую лапу.